Византия. Христианская империя. Жизнь после смерти - Игорь Павлович Петровский

– это же не просто пришли и поговорили. Княгине Ольге непонятно было, почему ее так долго ведут – то в одном портике сидят, чай пьют, в другом десерт едят, с невесткой императора беседуют, – и только в конце пути ее проведут, чтобы она посмотрела дворец, сокровища дворца, и лишь затем в конце концов она приходит к императору.

Михаил Бибиков, доктор исторических наук, главный научный сотрудник ИВИ РАН

Косвенно свидетельствует о неуспехе миссии Ольги то, что через какое-то время после ее возвращения в Киев она очень грубо отвечает греческим послам: «Постойте вы здесь у меня на Днепре, как я у вас стояла в гавани», – вероятно, была какая-то обида, и вряд ли на то, что она там какое-то время ждала приема, а скорее всего на результаты ее посольства.

Никита Новиков, историк-византинист

Недалеко от константинопольских ворот Кселакерк находился монастырь святого мученика Маманта, где двадцать пять лет игуменом был один из самых известных православных святых, преподобный Симеон Новый Богослов. От монастыря, к сожалению, ничего не осталось – но мы знаем, что он находился где-то в этой области, поэтому иногда еще назывался монастырем Маманта Кселакеркского. А про игумена Симеона мы знаем гораздо больше: он происходил из знатной семьи, был прекрасно образован и в юности познакомился со старцем Симеоном Благоговейным из Студийского монастыря, который не был священником, а был лишь монахом, но тем не менее стал духовником и даже исповедником нашего юного Симеона. До двадцати семи лет под руководством этого мудрого старца Симеон жил монашеской жизнью в миру, но потом наконец оставляет свою карьеру и уходит в Студийский монастырь, а через четыре года избирается игуменом монастыря святого мученика Маманта.

Симеон Новый Богослов – один из самых необычных православных святых. На фоне кабинетных интеллектуалов македонской эпохи его учение выглядело странным, если не сказать радикальным. Он считал, что христианином, в прямом смысле слова, является только тот человек, который имеет непосредственный, реальный опыт общения с Богом.

И в первую очередь знаком того, что ты находишься с Богом, для Симеона было видение божественного света, который пронизывает человека, ум человека и тело человека вот в этом самом непосредственном, здесь и сейчас, данном общении с Богом.

Дмитрий Бирюков, доктор философских наук

Современные Симеону церковные иерархи и даже простые монахи не понимали его воззрений. Однажды братия вверенного ему монастыря даже пыталась выгнать подвижника из обители. Личность Симеона была для них слишком яркой, и его учение представлялось им превосходящим обычные человеческие силы.

Византийские богословы этого времени, которые были близки к императору, императорскому двору и церковной структуре, считали, что этого достаточно, для того чтобы считаться богословом и считать себя человеком, угодным Богу, а Симеон и своими текстами, и своим поведением, своими речами, своими поступками доказывал, что это вообще не имеет никакого отношения к угодности Богу.

Дмитрий Бирюков, доктор философских наук

Симеона прозвали Новым Богословом. Нам сегодня кажется, что это подчеркивало его богословские достоинства, но на самом деле изначально это была издевка со стороны его врагов: мол, еще один новый богослов нашелся. Однако позже все поняли, что то, как проповедовал, как богословствовал Симеон – это действительно было новым богословием. В эпоху, когда в культуре Византии все принимало какие-то застывшие позы, все формализовывалось, все кодифицировалось, то, что говорил Симеон, было выходом за все принятые рамки, – за рамки церковной бюрократии, за рамки философских рассуждений, даже за рамки канонических формальностей. Его жизнь, его слова, его стихи – это был протест против нагромождения культурных условностей, прорыв через них к Тому единому, Кем и должна жить Церковь. Его недолюбливали придворные богословы, он был в конфликте со священноначалием, его преследовали, гнали, над ним издевались, однако Церковь, водимая Духом Святым, увидела в нем и великого святого, и Нового Богослова.

Глава 13

Миссия к славянам

Начало X века. Арабский халифат ослаблен внутренними смутами. Огромная территория исламского государства расколота на множество небольших эмиратов, а в Византийской империи во главе армии становится один из величайших полководцев Средневековья, которого современники называли вторым Траяном или Велизарием: Иоанн Куркуас.

Еще с конца IX века византийцы стали постепенно отвоевывать свои территории, а в 926 году впервые с начала арабских завоеваний перешли Евфрат, ну а далее почти каждый год вторгались в земли далекой Эдессы. После периода иконоборчества Эдесса имела исключительное значение для христианского мира, ведь именно здесь хранился убрус – нерукотворный образ Иисуса Христа, первая христианская икона и ярчайшее свидетельство иконопочитания. Еще в период иконоборчества римский папа писал одному из императоров-иконоборцев: «Пошли же за этим нерукотворным образом и посмотри: туда [т. е. в Эдессу] стекаются во множестве народы Востока и приносят свои молитвы». Так что Эдессу действительно знал весь христианский мир.

Предание о появлении Спаса Нерукотворного таково. Во время земной жизни Иисуса Христа в Эдессе правил царь Авгарь. Он тяжело болел и, услышав об исцелениях в Иудее, отправил ко Христу посланца с просьбой прийти к нему в город. Автор первой «Церковной истории», Евсевий Кесарийский, писал: «Спаситель не внял тогда его просьбе, но удостоил особого письма, в котором обещал прислать одного из своих учеников, излечить его от болезни и вместе спасти его и всех его близких». Однако Авгарь, по всей видимости, очень просил возможности увидеть Спасителя своими глазами, и тогда Господь во время умывания взял полотенце, вытер им свой лик, и на плате чудесным образом появилось нерукотворное изображение.

Эта святыня была настоящим сокровищем Эдессы, однако после смерти царя Авгаря, опасаясь языческой реакции, убрус решили спрятать в городской стене. Его замуровали в нише, прямо над входом в город, и только в середине VI века, когда эту нишу разобрали, оказалось, что точно такое же изображение проявилось прямо на керамической плитке. Таким образом, было уже две святыни: «Мандилион», то есть изображение на плате, и «Керамидион», то есть изображение на керамической плитке.

Иоанн Куркуас вторгался в область Эдессы и предавал окрестности огню каждый год до тех пор, пока эмир города в обмен на мир не согласился передать образ Спаса Нерукотворного византийцам. В 944 году икона была торжественно перенесена в Константинополь и помещена в собор Святой Софии. Этому событию по сей день посвящен один из праздников нашей Церкви. Но самого Иоанна в тот же год отстранили от командования в результате дворцовой интриги, и византийская реконкиста замедлилась на полтора десятилетия.