Гарем - Кэти Хикман

Голод навевал странные видения, и она не раз видела свою прабабушку, бабушку матери. Иногда та являлась ей одетая как знатная венецианская госпожа с жемчужными бусами на груди. В другой раз она была в красивом голубом платье, как та женщина, Божья Матерь, на картинке, нарисованной в одной церкви в Скутари, о которой рассказывала ей мать. Но в любом обличье Сафие непременно видела ее скачущей верхом на лошади. И острым серебряным блеском сверкали на солнце стремена.

Когда на седьмой день за ней явились, им пришлось тащить ее в дом волоком, ибо идти самостоятельно Сафие не могла. И конечно, главную новость сообщил ей Михал.

— Если ты не пойдешь за него, — он, как взрослый, пожал плечами, — им придется продать тебя.

Тогда девочка поняла, что победила.

Спустя две недели Сафие была продана в дом Эсфири Нази, одной богатой еврейки из Скутари, которой принадлежал красивый особняк, выстроенный в турецком стиле и обращенный одной стороной на озеро, а другой — на старинную венецианскую крепость. Люди шептались, что когда-то Эсфирь и сама была невольницей, наложницей богатого правителя одной из провинций на Балканах. И теперь еще эта женщина, хоть и чудовищно расплывшаяся, сохраняла манеры и высокомерное поведение византийской принцессы.

Когда девочку ввели к ней, она не выразила никакого удивления или интереса. Бедные семьи зачастую продавали своих красивых дочек в рабство, мечтая, что тем достанется сытая и богатая жизнь в удобном спокойствии гарема. Да и сами девушки мечтали о том же, собираясь взять судьбу в свои руки. Но тут ничего нельзя сказать заранее.

— Что это ты мне привез? Зачем мне эти кости и кожа? — Еврейка слегка ущипнула кожу Сафие повыше локтя и на бедре. — Что ты с ней делал? Она едва жива от голода.

— Ничего, может, растолстеет.

Отец говорил смущенно, запинаясь и переминаясь с ноги на ногу, татуировка на лице явственно выдавала жителя диких албанских гор. Эсфирь Нази заметила взгляд, который метнула девочка на отца — что в нем читалось? — затем та снова уставилась в пол.

— Сомневаюсь.

Солнечный свет, упав на голодное лицо девочки, высветил его четкие и острые черты.

«Что-то в ней все-таки есть, — подумалось Эсфирь, — определенно есть».

В отличие от других крестьянских детей, которые прибывали в Скутари, чтобы пристроиться на службу к богатым, эта не дичилась и не ежилась от ее, Нази, взгляда, голову держала прямо. Внимательные глаза скользили по богатым коврам, молочно-зеленым и синим плиткам фаянса, мраморным полам и резным карнизам, ничего не пропуская.

«Кому это нужно? — напомнила себе Эсфирь. — Все только на мясо и смотрят».

Кожа у девчонки чуть ли не до черноты загорела под горным солнцем. Как это утомительно, вздохнула женщина и закатила подведенные сурьмой глаза так, что стали видны только снежно-белые белки. Возможно, она уже слишком стара для таких хлопот.

— Посмотрю, ладно. Подойди сюда, да побыстрей, не могу же я целый день с тобой возиться.

Своими цепкими пальцами она ухватила Сафие за плечо, приподняла ей руку, пробежала по чувствительной коже внутренней стороны предплечья. Там, где лучи солнца не касались ее, кожа была белой и тонкой, это неплохо. Хороши тяжелые веки. Участок от края века до брови высок и красиво вылеплен, Эсфирь сразу это отметила. Быстро скользнули ее пальцы в рот девочки, она пересчитала зубы, проверила их белизну. Сафие почувствовала — и навсегда запомнила — сладкий вкус этих пальцев.

— Она у тебя храпит? Дышит плохо? Мужчина какой-нибудь имел ее уже? Брат, например, или дядя? А может, ты сам?

— Нет, госпожа.

— Можешь не удивляться, такое случается гораздо чаще, чем ты думаешь, — усмехнулась Эсфирь Нази. — Ладно, я это узнаю. И очень скоро, будь уверен. Для таких есть особый рынок, ко мне пусть не суются.

Она соединила кончики пальцев, и дорогие золотые браслеты, тонкие как бумага, каскадом опали к запястьям.

— Пройдись, — приказала она.

Сафие медленно прошла до одного из окон и обратно.

— Теперь надень вот это. — Она указала девочке на пару туфелек, каблуки которых были не ниже шести дюймов, а деревянный верх выложен пластинками слоновой кости в виде цветов. — Посмотрю, как ты с ними управишься.

Сафие надела туфли и снова направилась к окну. Но на этот раз она шла неуверенно, спотыкаясь от непривычного положения ступни. Деревянные каблуки громко клацали по полу.

— Не пойдет. — Эсфирь прищелкнула языком. — Ничего хорошего, костлявая и неуклюжая, — откровенно объяснила она. — Чего ты сюда явился, тратить мое время?

Трое мужчин повернулись, собираясь уходить, но девочка не тронулась с места. Она спокойно осталась стоять, где стояла, глядя прямо в глаза Эсфири Нази.

— Я умею петь. Умею говорить, как в Венеции говорят. — В первый раз она обращалась к чужому человеку. — Меня мать выучила.

Насурьмленные и подведенные по турецкому обычаю — в одну линию — брови Эсфири удивленно взметнулись.

— Это так?

— А на этих я тоже скоро научусь ходить, — кивком указала девочка на туфли с каблуками.

Минуту все молчали. Еврейка окинула Сафие взглядом сузившихся глаз и велела:

— Спой мне что-нибудь.

Сафие запела одну из тех колыбельных, что слыхала от матери. Голосок ее звучал негромко, но необыкновенно низко и чисто. Такой голос, однажды услышав, невозможно забыть. И именно его звучание, хоть она об этом тогда и не догадывалась, изменило всю ее жизнь. Навсегда.

В дни, когда Эсфирь Нази только начинала свое дело, находились люди, утверждавшие, что ее дом лежит слишком далеко от невольничьих рынков Стамбула и Александрии и поэтому ее ждет неудача. Но женский инстинкт и острое деловое чутье подсказали Эсфири, что дом на берегу прекрасного озера скоро станет знаменитым перевалочным пунктом на торговых путях Азии. Торговцы опасались долгих и опасных морских дорог и доставляли свою добычу ей, и именно она снимала с этой добычи пенки. Платила Эсфирь щедро, прекрасно понимая, что и дикие уроженки гор, и дочери беднейших рыбачьих семей, стоит их немножко подучить, на бедестенах,[45] разбросанных по всей Османской империи, пойдут по цене в десять раз большей. Очень скоро самые хитроумные торговцы столицы, поставлявшие дорогих рабынь и наложниц в гаремы, обнаружили, что ежегодные и даже более частые поездки в далекий Скутари весьма выгодны, поскольку грациозные воспитанницы Эсфири Нази всегда пользуются спросом в Стамбуле.

Сафие прожила у этой женщины почти год, примерно полдюжины девочек, в возрасте от шести до тринадцати лет, пришли и ушли за это время. Уже несколько десятилетий Эсфирь продавала и покупала товар через посредство агентов, раскинувших свои торговые сети по благоуханным сосновым берегам Адриатики.