Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского - Антология

Алберт Хелман

(1903–1996)

Где?

Все, что навек ушли во тьму,чей разум вечностью утишен —когда, и где, и в чьем домуих тихий зов бывает слышен?Коль он предвестье, то к чему?

Ведь — без сомнения — ониживут в стране блаженной ныне,где весны длятся искони,где бледен берег звездной синии где не наступают дни.

Зачем так часто нам слышнаих жалоба, — зачем, как птица,мех гулких стен скользит онаи так отчаянно стучитсяв стекло закрытого окна?

О чьей твердят они беде,в разливе сумрака над садомзабыв о скорби и суде?Они томятся где-то рядом,и сетуют? Но где же, где?

Голоса

Больной не спит; он издалечевнимает сумрачные речивещей: оконной рамы всхлип,разболтанной кровати скрип,глухое тиканье часов,шуршание вдоль плинтусов,несчастной кошки долгий войи стук шагов по мостовой;

Пьянчужка, пропустивши чарку,бредет по направленью к парку,где каплет желтая листва,где, слышимый едва-едва,под банджо голос испитойвздыхает о земле святой,перевирая текст псалма:бред воспаленного ума;

Обрывок старого романсаи пляска мертвецов Сен-Санса,фанфар полночный унисон,погасших звезд немолчный стон,о мертвых детях плач без слов,и трепет влажных вымпелов,и женский смех, и лай собак,и колокольца мерный звяк;

Старанье крохотной личинки —она грызет сиденья, спинки,ко всем событиям глуха, —и резкий окрик петуха,затем другой, в ответ ему;зверь, что влачит людей во тьму,зевает, мрачен и велик, —нет, это тонущего крик!

И совесть, как сверчок, стрекочет,и червь забвенья душу точит,жужжит во тьме пчела мечты,сомнений ползают кроты…И мышь во мраке что-то ест.А там, где замаячит крест —там чахлой смелости ростоки возбужденной крови ток.

Ледок, на ручейке хрустящий,и колокол, во тьме звонящий,процессий шаркающий шаг,и слово — неизвестно как —звучит сквозь море тишины;полет серебряной струны,будильник, что идти устали сердца треснувший кристалл.

Да, сердце бедное не дремлет,и ждет, и постоянно внемлет.Молчит забота. Меркнет свет.Вопросы есть. Ответов нет.

Геррит Ахтерберг

(1905–1962)

Распутин

Он жен чужих лишал одною фразойстыда и воли, и в объятья звал,и страсть преподносил, как ритуал,в чаду религиозного экстаза.

Он сглаживал и исцелял от сглаза,царевич жил, ему благодаря.Над Петербургом, над двором царя,тень мужика висела, как проказа.

Юсупов. Танцы, женщины, вино.Отрава. И — пока еще темно —в Неву, и — двадцать пуль на всякий случай.

На лед он руку выпростал одну,но захлебнулся и пошел ко днукак жребий власти, некогда могучей.

Освенцим

Об этом ветер говорит сурово,не ведая, о чем его рассказ.Нет никого, кто помнил бы о вас,и ныне я твержу об этом снова.

Растаял и воздухе замолкший глас,о том, что было, — ни строки, ни слова;из тьмы кромешной не расслышать зова,последний отсвет памяти погас.

Вагон отцеплен в дальнем тупике,на рельсах смерти брошен и забыт.Ждать — тяжело, надеяться — напрасно.

И надпись, мелом на дверной доскеНачертанная четко и бесстрастно,о пункте назначенья говорит.

Из поэтов Германии

Август Вильгельм Шлегель

(1767–1845)

«Святой Лука, рисующий Мадонну»

Увидел сон святой Лука:«Твоя да трудится рукаНад новою картиной:Мадонны лик запечатли,Дабы народы всей землиСклонились к ней, к единой».

Ответствуя на оный глас,Лука побрел в рассветный час,Надев наряд нехитрый,С покорством вящим на лице,С кистями, с красками в ларце,С мольбертом и палитрой.

Так, чистым помыслом ведом,Лука пришел к Марии в домИ был радушно принят;Он слова испросил, дабыПроведать, что его мольбыМария не отринет.

«Мне провидение далоВ дар живописца ремесло, —О, снизойди к моленью:Я б счастья высшего достиг,Когда бы твой пречистый ликПодверг запечатленью».

Она рекла: «Не утаю,Ценю и знаю кисть твою,Мой Сын любезен окуВ картинах твоего письма,Хотя уже давно весьмаОтъят к первоистоку.

Свою же бренную красу,Что в дар Всевышнему несу,Всегда я отрицала:Жила, мирское прочь гоня,Никчемны были для меняУборы и зерцала».

Лука же отвечал: «О нет!Господь, познавши твой расцвет,Не зря назначил час твой:Не видь в зерцале красоты,Но да яви свои чертыПред благочестной паствой!

Для верных стать благоволи,Когда отыдешь от земли,Главой Божьей свиты, —Дабы, спасенья восхотя,Могли и старец, и дитяТвоей просить защиты!»

«Уместно ль быть мне в сей чести?Я сына не смогла спасти —О, сколь сие плачевно!Как все, чья жизнь идет к концу,Всемилосердому ОтцуМолюсь я ежедневно».

«О, Дева, уступи! ЗанеВиденье зрить случилось мнеВ божественном порыве, —Был данный мне наказ таков:Тебя для будущих вековСберечь картиной вживе».

«Что ж, будь по слову твоему;Однако, приступив к письму,Мою напомни младость,Былые годы возвратя:Пусть на руках моих дитяИграет мне во сладость».

И вот уже святой ЛукаДоску прознаменил слегка,Мадонны лик наметил, —Спокойство в доме и уют,Лишь ангелы легко снуют,И долог день, и светел.

И ангелов учтивых ройЛуке то услужал порой,То медлил восхищенно, —И вот, во славу мастерству,С доски воззрились наявуМладенец и мадонна.

Настала ночь и прерван труд:Почти законченный этюдОтставлен поневоле.Со вздохом произнес Лука:«Пока не высохла доска,Отыду я дотоле».

Прошло совсем немного дней —Опять Лука стучится к ней,К божественной невесте, —Ее же боле нет в дому;Он к удивленью своему,Внимает некой вести:

«Мария от земного сна,Как вешний цвет, пробуждена,Притом совсем особо:В неописуемом светуОна в Господню высотуВознесена из гроба».

И, потрясен, о той пореВозвел художник взор горе,Исполнен благостыни, —Работе положил предел:Он прикоснуться не посмелК неконченой картине.

И стало, как Лука предрек:Проведал каждый человекСлова молвы изустной, —И пилигримы потеклиТогда со всех концов землиЭтюд узреть искусный.

Пленялся христианский взглядКрасою сей тысячекрат,Назначенной вовекиСвятить и доски, и холсты,Являть любви и чистотыХотя бы отсвет некий.

Однако Рафаэль святойБыл послан горней высотойВ края земной юдоли,Чтоб сей прилежно повторилНам светлый лик, который зрилНа Божием престоле.

Он, беспорочен и велик,Пречистой Девы ясный ликПленять земные взорыОставил навсегда, — а самОпять вознесся к небесам,Во ангельские хоры.

«Благовещение»