Аморальное (СИ) - Оливер Марк

– Ага.

– Я выстрелю.

– Не выстрелишь.

И тогда она решительно рванула на него, сжимая нож крепче, и упала, сильно зашибленная чем-то тяжёлым. Она чуть не выронила пистолет, и, падая, краем глаза заметила Дерека с бейсбольной битой. Она упала на колено, с трудом ловя баланс, и резко выставила руку, собираясь выстрелить в Дерека, но он успел ударить её раньше, по руке, и Ими вскрикнула, и пистолет выпал. Она пыталась встать на ноги и отпрыгнуть в сторону, но на неё снова обрушился удар, и она увидела Эрика тоже, и он выбил у неё нож, и всё её сопротивление было выбито в самом начале, хотя она отчаянно пыталась дать отпор и выскочить, уйти от них, но они оказались куда сильнее, чем ей обыкновенно казались её соперники в зале. Она ударялась о свои же мольберты, которые Эрик и Дерек очень ловко обходили, и некоторые падали, и она спотыкалась о них, поэтому ей не удавалось уйти от ударов, и её противники, всё же, повалили её на пол и начали забивать ногами, валить на неё снова и снова биты, и она уже только пыталась не кричать и только издавала странные приглушённые хрипы и стоны и пыталась закрыть руками лицо, чтобы ей не выбили глаз или челюсть, но даже это было сложно, потому что её рука, казалось, была сломана. Имтизаль несколько раз снова пыталась встать на ноги, лягнуть их и как-то отбиться, временами она что-то видела, видела свой ламинат и нож, откатившийся всего в пару метров, и всё ещё надеялась вырваться и схватить своё оружие, но ей ничего не удавалось. Двигаться было всё сложнее, терпеть боль было всё сложнее, и очень скоро она уже перестала понимать пространство, всё превратилось в гул, и ей казалось, что она снова слышит лифт, ей казалось, что она лежит в лифте, и он закрывается на неё, сдавливает её рёбра, и они хрустят, крошатся, их осколки впиваются в межпозвоночные хрящи, а потом она вспоминала, где она и что происходит, снова и снова пыталась выставить блок или вырваться и снова и снова возвращалась в месиво крови, которым становилась она сама. Дрожал гремящий потолок, дрожали волнистые стены, раскатистый пол: вся квартира тряслась в беспокойстве и прыткой панике, заставляя побеждённую хозяйку шатко дрожать вместе с собой, всё прыгало и скакало, кружилось в губительном вихре, и на какой-то момент Имтизаль показалось, что именно этот смерч и свалил её с ног, что только он лишил её вестибулярный аппарат твёрдости и помешал ей устоять под напором зверской силы телохранителей Эддингтона. Ей стало жутко страшно. Ей стало так страшно, как не было даже при покушении на её жизнь в больнице. Ей не хватало кислорода. Она думала про лес, вспоминала своё детище и с ужасом осознавала, что о нём некому будет позаботиться, что никто и никогда не сбережёт останки любимых ею людей, и что они, однажды, слишком ослабнут, и сила химии уступит силе природы и времени, которая превратит мумии в прах. Но самым ужасным, самым жутким и сжигающим Имтизаль в слепом отчаянии, было то, что она умерла бы раньше Рэя, что он убил бы её и выкинул куда-нибудь; впрочем, не так важно ей было, что он сделал бы с ней, важно было, что он остался бы жить, ходить, есть, дышать, гулять, а потом его убил бы кто-то другой, а может быть, он даже умер бы сам, и его похоронили бы, и его сожрали бы черви, или его, хуже того, кремировали, и от него не осталось бы даже скелета. Она была готова умереть, только если бы забрала его с собой. Но теперь она понимала, ещё не в полной мере, но где-то глубоко, что не всё происходит по её порядку жизни, что она не всесильна и что весь смысл её жизни может оказаться разбит, как разбита она, осквернён и уничтожен, и что вся её жизнь может быть уничтожена, и не было для неё ничего ужаснее такого конца.

И теперь, беспомощная, сбитая с ног и заваленная на пол, она не могла припомнить ничего, и осознание катастрофы ещё больше сводило её с ума. Всё вокруг прыгало и скакало всё с той же сверхъестественной мощью, туман всё также пропитывал её мозг, парализуя его, усыпляя; разве что теперь сама Ими практически не двигалась и уже завершились разрушительные перемещения борцов по квартире. Болели глаза. Первая боль, которую Имтизаль осознала и смогла определить её источник, хотя еще была слишком далека от встречи с ослеплённым сознанием: глаза болели невыносимо. После – спина. Резкая боль растеклась по всему корпусу от ушиба, упирающегося в перекладину разрушенного мольберта. Криво сломанный кусок дерева лежал как раз под той частью тела, на которую пришёлся первый удар, поперёк спины, и теперь больно впивался в ноющую повреждённую плоть, равномерной волной заостряя болевой эффект, и хотя Ими не лежала недвижно, Эрик и Дерек периодически выбивали её, она то и дело откатывалась обратно на этот деревянный кусок, так получалось само собой, и он каждый раз попадал именно под тот ушиб и заставлял её скулить. Хотя, скорее всего, ей так казалось: на её спине не было участка тела, свободного от ушибов. От напряжения на стиснутых в кулаки кистях лопались капилляры, красными точками проступая на коже. Ногти покрылись нежным небесным оттенком от пустующих сосудов, кончики пальцев болезненно белели. Выло от физических мук всё тело.

Но безумствующий мозг выл громче.

Так она даже не сразу поняла, что её перестали бить. Она уже ничего не видела: глаза давно заволокла кровь, но она продолжала отчаянно выкатывать их, неосознанно, как по привычке. Она сжимала руки в кулаках тоже неосознанно, боясь выпустить воображаемые ножи. Она не слышала, как Рэй что-то сказал Эрику, она ничего не слышала, вокруг был только адский гул, вокруг была только адская боль.

Она испугалась, что ослепла. Понадобилось время, чтобы понять, что видеть ей мешает кровь.

Её сердце как будто растворилось где-то между лёгкими, прекратило циркулировать кровь и разъелось в кислоте бессилия, мерзкое чувство наполнило всю грудь, как яд течет по ребристой поверхности, обволакивая едкой пеленой каждый бугорок и терпеливо сравнивая с ним даже самые глубокие впадинки; её сердце чугунной тяжестью опускалось в брюшную полость, растекаясь там гниющей мрачной отравой, и тело мучительно съёжилось бы в комочек, если бы могло.

– Ты смотри, она ещё ползёт.

Остаток работающего мозга говорил ей, что в двух метрах есть нож, Ими не видела, куда ползёт, она даже не очень уже понимала, зачем ползёт. Даже в детстве никогда ещё она настолько не теряла разум. Удар ногой пришёлся ей в голову.

– Добить?

– Не надо, возьмём с собой. Посмотри, нет у неё здесь чемодана.

Чемодан был, и в него попытались сложить Имтизаль.

– Может, отрезать ей руку?

– Поверни плечи, влезет, вот.

Она пыталась отмахнуться, механически, но безуспешно. Молния чемодана зажала ей волосы, и её покатили к выходу.

Она всегда умела терпеть боль. Всегда, но не сейчас. Боль убивала её. Имтизаль стала почти забывать о том, что дело её жизни провалилось. Она думала только о боли, и боль не давала думать ни о чём другом. Ими уже даже надеялась, что при очередном скачке она так ударится головой, что вырубится или, хотя бы, свернёт себе шею, но она всё ещё была настолько в сознании, чтобы в полной мере прочувствовать мучительную пытку. Ей казалось, что чемодан уменьшается, что она раздувается, как аллергик в улье, ей было мокро и липко и очень тяжело дышать, и потом она вообще почти перестала дышать, она начала задыхаться. Паника затекла в неё сквозь хаос бессознательности. Она вдруг стала ребёнком, и под ногами появилась острая стриженая трава, и сильные мужские руки запечатали её ноздри и рот, а она отчаянно пыталась высосать воздух сквозь ладонь своего убийцы. Ужас воцарился в чемодане. Она почти уже забыла то чувство, когда лёгкие рвутся, силятся, но не могут раздуться, не могут набрать в себя воздух, и голова разрывается, и жизнь медленно затухает глубоко внутри, но кажется, что жизнь затухает снаружи, что она отчаянно пытается ворваться внутрь, ворваться в тело, спрятаться в нём и спастись. Этот детский кошмар снова стал живым, и неуправляемая паника мешала ей овладеть собой, овладеть контролем над болью и циркуляцией крови, и чем больше она пугалась недостатку кислорода, тем ощутимее становился этот недостаток. Потом она еле-еле смогла пошевелить рукой и дотянуться до лица, чтобы стереть от губ кровь, и застонала от боли, потому что кровь была не снаружи, а внутри рта, разбитого рта, и кровь пропитала чемодан, и туда уже совсем не поступало воздуха. Ими прилипла к крышке губами и отчаянно пыталась дышать, но чемодан периодически подкидывало, и она жутко больно ударялась и так уже сломанным носом. Она снова попала на траву и снова задыхалась. Она отбивалась изо всех сил, она сопротивлялась, она чувствовала всё. Ей казалось, она чувствует, как пахнут руки её мучителя. Перед ней на коленях стоял Омар. Она таращила глаза, чтобы он спас её, но он думал, что это игра и по-детски улыбался. Ей стало дико, безумно страшно, а потом она услышала истошный вопль Джексона. Она только сейчас осознала, что за все эти годы Омар не постарел ни на день. Она взвыла, но ладонь юного психопата глушила её крики. Чемодан тряхнуло. Эта дорога была вечной. Собаки лаяли даже громче, чем всегда, когда почуяли кровь. Чемодан закатили в дом и стали спускать куда-то вниз, это Ими поняла, прочувствовав на себе каждую ступень; там его открыли и вывалили её тело на пол. Она почувствовала себя безумно счастливой, осознав, что не задохнулась и всё ещё жива. Послышался звон металла, Эрик начал выкатывать откуда-то сверху цепь, но Рэй его остановил.