Харама - Рафаэль Ферлосио

— Не говори со мной так, Сакариас.

— Почему? Ты спрашиваешь, и волк говорит тебе правду. Так ему хочется. Тебе неприятно?

— Да нет.

— Тогда почему мне с тобой так не говорить?

— Ладно, говори, мне нравится слушать, как ты говоришь такое.

— Ты — дьявол! Знаешь это?

— Дьявол?

— Не самый скверный дьявол, другой. Не знаю, какой, но другой. Такой, который сразу околдовывает, пленяет, — вот все, что я могу тебе сказать.

— Говори потише, услышат…

— Если бы все дьяволы были, как ты, святой Петр остался бы без работы.

— Тогда за что ты меня называешь дьяволом? Не вижу причины.

— Есть за что, девочка. Уверен, что есть причина.

— Я что-то сегодня нервничаю, Сакариас. Но знаешь, мне с тобой хорошо. Я думаю, не по той ли самой причине?

— Выпей вина. Где твой стакан?

— Не двигайся, сиди, как сидишь, не хочу, чтобы все видели мое лицо, сиди на месте.

— Хоть дырку в столе локтем проделаю, а не сдвинусь, как солдат на часах.

— Говори, говори еще, Сакариас.

Кармен оглянулась и вдруг испуганно прижалась к Сантосу. Красная луна, огромная и близкая, выкатилась из-за горизонта у них за спиной.

— Что, дорогая?..

Кармен расхохоталась:

— О, господи! Это же луна. Она взошла так внезапно, что перепугала меня до смерти. В жизни не видела, чтоб луна появлялась вот так, вдруг! А мне показалось бог знает что!

— Знаешь, ты и меня напугала. Только чудом мы оба не покатились под откос.

Она смеялась, спрятав лицо у него на груди.

— Милый мой. Так испугаться луны — да я просто дурочка! Но так неожиданно, такая огромная и красная…

И они оба, остановившись на полпути, стали смотреть на лупу, которая отдалялась от горизонта, с трудом поднимая свое широкое красное лицо над черной равниной. Кармен глядела на нее искоса, прижавшись лицом к груди Сантоса.

— Какая большая!

— Знаешь, на что она похожа? — спросил Сантос.

— На что?

— На гонг.

Она оторвала щеку от рубашки Сантоса и повернулась к луне лицом:

— Да, похоже, верно.

— На большой медный гонг. Ну, пойдем.

Они поднялись на плоскогорье Альмодовар. Оно было ровное, как стол, и круто обрывалось к насыпи железной дороги; в длину метров триста, в ширину — не более ста. Они пошли поперек плато, повернувшись спиной к луне, и вышли к противоположному склону. Отсюда был виден Мадрид. Море огней вдали, Млечный Путь, расстелившийся по земле, черное масляное озеро с бесчисленными мерцающими огоньками, которые плавали в нем, и от них высоко в небо вздымалось неяркое зарево. Это озеро неподвижно висело под мадридским небом, как фиолетовое покрывало или светящийся дымный покров. Они сели рядышком над обрывом, лицом к насыпи. На черноте полей сверкали россыпи других галактик, поменьше — то были окрестные городки и поселки. Сантос показывал пальцем и говорил:

— Вон там, справа, — Викальваро. А вот это — Вальекас…

Вальекас лежал слева внизу, почти у подножья плоскогорья. Они находились на высоте восьмидесяти — ста метров над ним. Неизвестно почему, они говорили шепотом.

Паулина тронула Себастьяна за плечо:

— Гляди, Себас, какая луна!

Он сел.

— Ого, должно быть, полная луна.

— Это сразу видно. Она похожа на те планеты, знаешь, которые показывают в научно-фантастических фильмах, правда?

— Наверно.

— А ты разве не помнишь последний фильм?

— «Когда сталкиваются миры».

— Ну да. Там еще Нью-Йорк оказывается под водой, помнишь?

— Да-да, фантазия и трюки. Эти киношники уже не знают, что еще выдумать.

— А мне нравятся такие фильмы, они интересные.

— Да, я знаю, что ты веришь всяким глупостям.

— Называй это как хочешь, но что ты скажешь потом, если мы доживем с тобой до таких времен.

— Это до каких же?

— Когда появятся подобные изобретения и все прочее. Тогда посмотрим.

— Значит, после дождичка в четверг, — засмеялся он. — Но, Паули, ты так не горячись, не то температура поднимется, ты слишком много получаешь за свои восемь-десять песет, что стоит билет в кино. — Оглянувшись, Себас добавил: — Послушай, надо бы посмотреть, что там делают эти трое сумасшедших.

Теперь лунный свет вновь выхватил из темноты воды Харамы, пенные фосфоресцирующие струи, словно хребты каких-то медно-красных рыб.

— Пойдем навестим их?

— Хорошо, идем.

Они встали. Паулина провела руками по ногам и по купальнику, стряхивая землю и мелкие камешки.

— Что поделываете?

— Да ничего, сидим.

В темноте слышны были женские голоса, доносившиеся из разбросанных вокруг домов; кого-то громко звали; на эти крики отвечали издалека, свистели с дороги, скрытой во тьме. Паулина и Себастьян сели рядом с Тито и Луситой.

— Мы к вам. Слушайте, а где Даниэль?

— Этот уже дошел; сзади нас плюхнулся, как мешок. Он хорошо набрался.

— Охота ему так усложнять свою жизнь. И надо же было набраться как раз к тому времени, когда пора уходить.

— Даниэля ведь не удержишь. Завтра утром птички вернут его к жизни.

— Нет, Тито, так нельзя, — сказала Паулина. — Мы не можем оставить его на всю ночь у реки. Совесть замучает.

— Сейчас, летом, прекрасно можно спать где угодно.

— Да брось ты, роса выпадет или еще что.

— Разве пригнать сюда подъемный кран…

— Тебе все шуточки.

— Не беспокойся, Паулина, — сказал Тито, — мы его унесем, как сможем, если понадобится — на плечах, как бурдюк с вином.

— И еще какой бурдюк.

Лусита молчала. В роще пока оставались люди, слышались негромкие разговоры, огоньки сигарет мелькали, словно светлячки.

Кто-то споткнулся о скорчившегося Даниэля и сказал: «Извините». В ответ послышалось ворчание. Где-то высоко, поверх черноты, как бы светились тончайшие параллельные нити в узком просвете меж деревьями; стремительно пролетали летучие мыши в прозрачной синеве ночи.

Опрокинулась бутылка. Ее вовремя подхватили, чтобы не успела скатиться со стола.

— Где пьют, там и льют, — сказал кто-то.

Разлитое вино поблескивало на столе, и Марияйо вела пальцем ручейки к краю стола, чтобы они стекали на землю. Фернандо почувствовал, как капает ему на ноги.

— Эй, дорогая, льешь на меня.

— Вот это и есть веселье! — сказала она и дотронулась до его плеч и лба кончиками пальцев, смоченными в вине.

— В тебе веселья — хоть отбавляй! Ты — фонтан радости…

Стемнело. Клан Оканьи зашевелился, собирали вещи. Лолита крикнула:

— Ну что же, мальчики, будем мы танцевать или нет?

— Взяла бы сама и запела.

Фелипе Оканья стоял возле столика, смотрел, посвистывая, на родных и крутил на пальце связку ключей. Петра сказала:

— Ну смотрите, если я чего-нибудь недосчитаюсь, когда приедем домой, поняли?

— Недосчитаешься вольного воздуха, — сказал Фелипе, — вот чего недосчитаешься.

— Да, это ты правильно сказал, я провела как раз такой день, какого мне будет не хватать.

Фелипе ответил:

— Зато твои дети хорошо провели день, что тебе еще?

— Да, да, и мой муженек. За счет того, что я торчала тут одна и беспокоилась и за них, и за тебя.

Как бы в подтверждение своих слов она потрясала разными предметами, которые складывала в сумку — пластмассовые стаканы, ножи, салфетки, и продолжала:

— Я тебе скажу, в чем дело!.. Достается всегда мне. Если кувшин стукнется о камень — плохо кувшину, если камень стукнется о кувшин — все равно плохо кувшину. Вот как получается.

Нинета помогала ей собираться.

— Ну уж и денек! — продолжала свое Петра. — Только и вспоминать мне в Мадриде о вольном воздухе… Нинета, подай, пожалуйста. А ты что тут торчишь, нечего делать? Мог бы пойти к своей развалине, ведь нам давно уже пора ехать.

— Эта развалина всех вас кормит.

— Ну да, этот урок я уже затвердила наизусть. Можешь не повторять. Разве не ты говорил, что у тебя не в порядке ближний свет? А посмотри, на улице ночь. Сам знаешь, дорожная полиция не будет с тобой цацкаться, возьмут и оштрафуют… — Она повернулась к нему лицом.

— Что ж, вытащим из кармана и заплатим, прах их возьми!

— Ты нарочно меня расстраиваешь.

Лукас запротестовал:

— По какому такому тройному правилу я должен один заниматься патефоном? Вы меня навечно избрали, что ли?

— Так ты же сам никого к нему не подпускаешь.

Сакариас жестом отклонил зажженную трубку, которую ему предлагал Самуэль. Тот подтолкнул локтем свою невесту.

— Нет, ты только погляди, — тихонько сказал он ей, — погляди на этих двоих — хорошо устроились на уголочке, — и кивнул в сторону Мели и Сакариаса.

— Ну да, я же тебе говорила, не помнишь, что ли? — спросила Мария Луиса.

— Помню. Прямо-таки пожирают друг друга глазами.

— Не хочу я смотреть, лучше оставить их в покое.