Харама - Рафаэль Ферлосио

— Оставь ты его, — сказал Самуэль.

Сакариас рассмеялся.

— У тебя дурные намерения, — сказала ему Мели. — Ты хотел развенчать его в глазах невесты.

— В моих-то? У меня такие вещи в одно ухо влетают, в другое вылетают. Что было, то было. Так я и приревновала Самуэля, держи карман шире, болтай, не болтай.

Сакариас осушил стакан, потом сказал!

— Ты Мария Луиса, лишила меня лучшего друга, увела его навсегда. Вот в чем штука. И не думай, что я тебе это запросто спущу.

— Ах, вот оно что? Но это можно легко исправить. Раз тебе так не хватает Самуэля, найди себе невесту, и мы будем все вместе, вчетвером, идет?

— Это нелегко, — ответил Сакариас.

— Ты думаешь? — сказала блондинка. — А я считаю, что легко.

Мели сказала:

— Достану-ка я «Бизон». Хотите закурить?

Ее сумка висела на спинке стула.

Мигель и Алисия танцевали молча.

— Пошевеливайся веселей, — сказала Рикардо девушка в черном. — Ты что так торжественно меня водишь?

— Чтобы с тобой танцевать, детка, не знаю, какие ноги надо иметь.

— Ты преувеличиваешь.

— Ну как? Переставим еще разок? — спросил Фернандо, когда обе пары сошлись поближе.

— Напрашиваешься на ссору с этим парнем. Он тебя убьет, если ты еще дотронешься до патефона!

Фернандо засмеялся:

— Тогда придется с этим покончить…

И увлек за собой Марияйо в быстром танце. Они кружились больше всех, лица плыли перед глазами, а они смеялись и смеялись. Марияйо сказала:

— Так это и есть знаменитая Мели?

Он ответил:

— Ты о ней слышала?

— А кто о ней не слыхал? Личность известная.

— Я не знал, что настолько.

— Ну, мне не раз о ней говорили, особенно Алисия, она от нее без ума. Так что я при таком шуме и буме представляла себе нечто большее. Сама Мели!

— А что большее?

— Ну, я ждала, что увижу очаровательную женщину, что-то сногсшибательное.

— Значит, Мели тебя разочаровала?

— Она, конечно, красивая. Но не…

— Что?

— Не то.

Они оба смотрели на нее, пока быстро кружились. Потом уже не говорили о ней, но Марияйо все еще разглядывала Мели: та теперь закурила сигарету.

Музыка смолкла. Патефонная игла шипела вхолостую. Лукас поспешил снять ее с пластинки.

— Ну как?

— Замечательно.

Все вернулись к столу. Алисия села слева от Мели и спросила ее:

— Ты ведь так хотела танцевать?..

Мели пожала плечами.

— Хочешь сигарету? — спросила она.

— Спасибо, Амелия, попозже, — ответила Алисия, глядя на свои руки.

Мели приоткрывала рот и пускала дым медленно, не дыша.

Петра сказала детям:

— Одевайтесь, ребята. Не то еще подцепите простуду. Как только придет папа, мы сейчас же поедем. Ты что, Амадео, делаешь? Что это ты придумал?

Мальчик надевал брюки поверх плавок. Он ответил:

— Да они высохли, мамочка. Потрогай, только потрогай…

— Ну скажите на милость, какой стеснительный. А ну-ка, разденься тут, за стулом, раз так. Да гляди, прячься хорошенько, чтобы никто ничего у тебя не увидел, не то, чего доброго, все испугаются и убегут!.. Что у тебя там есть, чтоб так стесняться! Ишь ты!..

Хуанито подошел к матери, чтобы она помогла ему натянуть помочи. За столиком, где сидели пятеро, одна из девушек вполголоса пела.

— Ну, ты готов?

Амадео не ответил. Он так и стоял в полутьме за стульями, он плакал.

Теперь на шоссе у переезда сидел нищий. Подстелив газету, он выставил напоказ культи обеих ног. За полуразвалившейся фабрикой в Сан-Фернандо-де-Энарес небо окрасилось в желто-зеленые тона.

Фаустина лущила чечевицу на кухонном столе у окна. Из сада до нее доносились голоса.

Кирпичные своды моста понемногу темнели, солнечная полоса ползла уже по другому берегу. Паулина провожала ее глазами вдоль пустоши, к террасам возле Алькала, где верхние срезы окрасились в цвет меди, горя пыльным и тусклым огнем.

— Что ты разглядываешь?

— Ничего.

Себастьян поднял руку и дотянулся до лица Паулины. Она спросила:

— Тебе хорошо? — И запустила пальцы ему в волосы.

— Много я накатал на этой машинке!.. Глядите: Сантандер, Вальядолид, Мединалькампо, Паленсия, — перечислял он, загибая пальцы, — Бургос, Асторга, Торо, Ла-Корупья, вся Галисия, Ионферрада, порт Пахарес, Овьедо, все это я проехал на моем «пежо», а еще через Самору, и Пеньяраду, и Саламанку!.. Всю страну! Что уж тут говорить!.. Не боялся я дороги ни днем, ни ночью, ведь в те времена было мне немногим больше двадцати. В этом возрасте, вы меня понимаете, хочется охватить все, что только возможно, весь мир тебе мал. И в любой час я отправлялся в поездку, ни о чем не спрашивал; вставал с постели, пригоршня холодной воды — и в машину! Мне было все равно, ехать за чесноком в Самору или в Басконию за железом. Какая разница! Надел куртку — и гони. Маурисио, налейте, пожалуйста. Была у меня немецкая овчарка, знаете, чудо! Чудо, не собака! Никогда ее не забуду. Какие у нее были клыки! Так вот, я говорю, что касается «пежо», тут уж мне лучше никто ничего не говори.

У переезда нищий хлопал себя по культям, прося милостыню у всех, кто шел с реки к автобусу или на станцию.

В листьях жимолости и винограда густели тени.

— Господи, о чем он думает? Ведь уже так поздно!..

Фелисита смотрела в сторону стола, за которым сидела компания Мигеля и Сакариаса, разглядывала всех, ловила каждое слово и каждое движение.

— Давай что-нибудь! Какая разница! Все равно будем танцевать!..

Руки у девушек были оголены, они поворачивали их, разглядывали, гладили. Кто-то уже закрыл створки окна позади блондинки. Лица сидевших в полутьме беседки были почти неразличимы. Вдоль стены с одного конца сада на другой пробирался кот.

— Извините, что обращаюсь к вам с просьбой, сеньоры! Несчастный калека взывает к вашему великодушию! Дай вам бог в жизни всего хорошего! Подайте немощному! Христиане! Подайте на хлеб инвалиду, который не может сам его заработать!

Опустился шлагбаум. Монеты падали на газету к культям калеки.

— Точно, — сказал пастух, — у меня от обеда остался кусочек сыра.

Он пошарил в сумке среди бумаги. Развернув пакет, извлек розоватый треугольник сыра.

— О, овечий! Это здорово. Как хорошо, что ты догадался отложить для друзей такой гостинец, пора уже закусить.

Игра в домино продолжалась яростно и упорно, на время игроки замолкали, и слышались лишь отдельные слова и неумолимое хлопанье костяшками о стол, когда наступала очередь паралитика. После каждого кона разговор возобновлялся.

— Кому охота торчать в поло в полдень, когда солнце печет в полную силу.

Пастух положил сыр на стойку и разрезал его на кусочки.

— Ну вот, — сказал он, складывая нож. — Поклюйте. Здесь мало, но зато все, что есть.

— Такой сыр не прочь были бы держать для закуски многие модные бары и кабачки в Мадриде.

— Конечно, — согласился алькарриец. — А вы не хотите?

— Спасибо, я, пожалуй, не буду.

Пастух обернулся:

— Не хотите сыра? Ну хоть кусочек, чтоб потом вы могли сказать, что пробовали. Ай-яй-яй, сеньор Лусио! — И он покачал головой. — Сдается мне, что вы нами брезгуете. Если нет — докажите!

Асуфре почуял сыр и вертел хвостом, ожидая подачки.

— Наверно, так оно и есть, — сказал Маурисио. — Тем более он сегодня еще не завтракал…

— А это уж совсем вредно.

— Мошенник! — закричал Кока-Склока. — Здорово ты рассчитал! Вот это забой! На этот раз вся рыба у нас! Эй, Марсиаль! Считай, считай…

— Сам считай, рыба ваша, — ответил дон Марсиаль.

Асуфре подпрыгивал и ловил в воздухе корочки сыра, которые бросал ему Чамарис.

— Он хоть помнит, что надо готовить ужин? Помнит, что детям надо ложиться спать?

Петра складывала и разворачивала салфетку снова и снова.

— И причем без фар, как он говорит. А при этом свете…

Она подняла глаза к небу.

— Перекусили в Альба-де-Тормесе и вперед. В шесть — в Саморе. Как стрела летишь, все нипочем! Что спуск, что подъем — все едино. Для него везде ровная дорога. Пейте, сейчас Маурисио еще нальет.

Оканья машинально подчинялся.

Паулина глядела на равнину, на высокую, прямую, как стрела, насыпь железной дороги. Приближался почтово-пассажирский из Гуадалахары. Себастьян поднял руку, взглянул на часы. Блаженно вздохнув, повернулся на другой бок. Вдали, на восточных хребтах плоскогорий, солнце уже покинуло последнюю вершину.

— Да воздастся вам сторицей за ваше милосердие! Дай вам бог счастья, молодая пара! Чтоб вам радостно жилось на свете, чего навек не дано несчастному калеке! К милосердию вашему взываю! Христиане! Извините, что обращаюсь к вам с просьбой! Подайте монетку немощному инвалиду!

Шлагбаум закрыли. Какие-то женщины побежали к станции.

— А что, если нам поехать через Викальваро?