Мертвая зыбь - Лев Никулин

- Нет.

- Ног не чуяла от радости. Позвала подружку, Нэличку, и прямо в бар. Напились, меня поздравляют. Возвращаюсь к себе в ришельевскую гостиницу, там у меня номер был, Сема устроил, легла спать, и вдруг страшный стук в дверь. Открываю, вламываются два офицера, один в черкеске. Я в одной сорочке, прыгаю в постель, а этот, в черкеске, срывает одеяло и кричит: "Одевайся, красная!.." И такое слово добавил, я даже повторить стесняюсь. Накинули на меня манто - и в контрразведку. Вот тебе пятьсот фунтов и виза в Париж! Боже! Чего я не натерпелась. Особенно этот, в черкеске. Что ни слово - мат и хлыстиком... Да так больно. Потом швырнули в какой-то чулан. Утром отпирают. Офицер, кажется ротмистр, говорит: "Это мы вас поучили для первого знакомства, а если не оставите мистера Рейли в покое, дешево не отделаетесь". Какой негодяй!

- Негодяй, - согласился Якушев. - А все-таки здесь вы каким образом?

- Как все.

- Ну, не совсем "как все". Вероятно, по-разному.

- Из Одессы, слава богу, один механик с парохода "Дюмон д'Юрвиль" устроил в трюме, и вот я в Константинополе, служу у месье Томаса, в "Максиме", он ведь и в Москве держал "Максим". Потом один знакомый, пан Мархоцкий, вывез в Варшаву, а оттуда в Париж вместе с Пашей Троицким и Шурой Вертинским... Здесь у нас мило, не правда ли? Да, я и забыла спросить, вы-то откуда?

- Проездом... В общем, из Берлина.

Шуршащими мелкими шажками приближается метрдотель. Наклоняется над Милочкой и, зверски улыбаясь, говорит сквозь зубы:

- Мистер Блум обижается.

Милочка посмотрела в зеркальце и попудрилась.

- Скучный он, мистер Блум... - И помахала ручкой Якушеву: - Un de ces jours!*

______________

* Как-нибудь на днях (франц.).

- Вы изволили прибыть из Берлина? - осведомился метрдотель. - Как там, в Берлине? Ничего?

- Средне, - ответил Якушев и встал.

Во втором часу ночи пришел в гостиницу. Никто ему не звонил. Спал плохо. В девять утра решился идти к Захарченко. Вдруг зазвонил телефон. Голос Марии: "Можно к вам? Я не одна". Он идет к двери, влетает Мария, за ней смуглый брюнет с отличной воинской выправкой. Протягивает руку:

- Кутепов, Александр Павлович. Прошу любить и жаловать. Дайте я на вас погляжу, дорогой мой... - ведет Якушева к окну.

- Так вот вы какой... - Якушев усаживает Кутепова и Марию. Она самодовольно смеется.

- Вы оказали мне честь, просили быть вашим представителем в Париже, говорит Кутепов, - а я счастлив быть рядовым членом вашей организации. Кстати, почему "Трест", эдакое сугубо коммерческое, торгашеское название?

- Для конспирации, за границей мы маскируемся под сугубо коммерческое, невинное предприятие... Нэп.

- Ну, вам видней. Я все знаю от Марии Владиславовны. Знаю и восхищаюсь!

- Раз вам все рассказала Мария Владиславовна, мне нечего добавить. Хочу вас послушать, вы наша опора, наша надежда, Александр Павлович!

- Прежде всего верю в ваш "Трест"! Никаких сепаратных выступлений не допущу. Мы с вами заодно. Наша цель - добывать здесь для вас средства, посылать вам самых надежнейших из наших людей. Здесь все прогнило, протухло, кроме моих людей. Надо переломить эмиграцию, расположить влиятельных лиц в пользу "Треста". И разумеется, потрусить денежные мешки. Марков - выжившее из ума дерьмо! Притом наглое, самонадеянное, как они все там, в Монархическом совете. Вокруг великого князя собралось дрянцо: Оболенский держит руку Маркова; Сталь фон Гольстейн - старая шляпа; Трубецкой - сибарит и лентяй. Сами убедитесь, мы съездим к его высочеству в Сантен-Сервон.

Мария Захарченко сияла и смотрела влюбленными глазами на Кутепова.

- Теперь о финансистах, о Торгпроме*. Будете разговаривать, мой совет - не очень напирайте на монархию. Эти скоты спят и видят себя во главе государства.

______________

* Торгпром - так называемый "Торгово-промышленный комитет", контрреволюционная организация, созданная в 1920 году, объединяла крупных русских капиталистов, находившихся за границей.

- Браво! - кричит Захарченко.

Кутепов грозит ей пальцем:

- И я с вами всей душой. Но знаете, ради денег можно чуть-чуть подипломатничать с этими иродами.

- Предпочитаю иметь дело с американцами. Они нам - займы, мы им концессии. А какой строй - это не их дело.

- Может быть, вы и правы. Но вот что, дорогой мой, сколько, вы полагаете, вам нужно денег? Без денег переворота не сделаешь.

- На подготовку и завершение переворота? Да, пожалуй, миллионов шестьдесят - сто. Золотых рублей.

Кутепов даже свистнул:

- А что, если прикинуть, вы правы. А цель, цель-то какая! Россия с ее недрами. Ведь стоит американцам рискнуть такой суммой?

- Ну, об этом мы еще потолкуем. А что у вас в Париже, Александр Павлович? Мы ведь все-таки оторваны. Слава богу, наша благодетельница, Мария Владиславовна, с вами в переписке.

- У нас? Кое-что мы намечаем у кубанцев, у терцев. Это дело в руках Улагая. Вы про него не всё знаете. Их пять братьев, за границей двое, остальные там... Пока это только планы. Завтра поедем к великому князю. Ждет нас обоих... А теперь позвольте вас обнять!

Кутепов толкнул ногой дверь, слышно было, как застучали каблуки по коридору.

- Ну, Мария! Вы - герой!

- Весь день его искала, весь Париж объездила, черт его знает, где он пропадал. Утром ворвалась к нему, вытащила из постели, ругалась последними словами: "Где вы шляетесь? Вам надо учиться у "Треста" - вот где настоящие герои. Мы едем в Париж, рискуем головой, пять верст ползем на брюхе, рискуем получить пулю в лоб от пограничников. А вы здесь по кабакам, по бабам!" Словом, наговорила черт знает что! Привезла к вам!

И она победоносным взглядом окинула Якушева.

Из докладной записки Якушева

о третьем свидании с "Верховным":

"...в Сантен-Сервон прибыли с Кутеповым в десятом часу утра. Встретил нас барон Сталь фон Гольстейн и проводил прямо в гостиную. Николай Николаевич пополнел и опять смотрит бодрячком. Вспоминал наши прошлогодние беседы и тут же сообщил:

- Доверяю только Александру Павловичу. Он - и никто другой!

Я рассказал о Маркове, о его плане уступки Бессарабии румынам и заявил, что мы на это идти не можем. Встречено с полным одобрением.

Доложил, чего достиг "Трест", о затруднениях, мол, в связи с увольнением из-за военной реформы некоторых бывших офицеров мы потеряли связь со многими воинскими частями. Заговорили о Туркестане, о басмачестве, - мол, "свет с Востока". Ответил: "Боюсь сепаратизма". Он убежден в своей популярности на Востоке: "Ну, магометане мне поверят". Рассказал о предстоящем приезде представителя американских деловых кругов и переговорах с ним о займе.

Показал ему новый червонец и предложил сыграть на понижение курса советских денег.

- А сколько надо для этого?

- Миллион золотом.

Промолчал. Разговор о положении в России. Говорю:

- Нарастает недовольство. Народ стосковался по самодержавной власти.

- Как мыслится переворот?

- Объявляется военная диктатура. Но не скоро. Позовем ваше высочество от нашего имени, от имени Монархической организации центральной России.

Он задыхается от волнения:

- А как же народ?

- А народ не спросим. Ни Земского собора, ни Учредительного собрания. Позовем мы. Мы и есть народ.

Радостный хохот. Заходит разговор о декларации, которую "Верховный" опубликовал в американской печати. Критикую: неосторожно обещана амнистия всем служившим у большевиков, необдуманное решение земельного вопроса. "Верховный" вертится, гримасничает, признает, что допустил неосторожность, не согласовав с "Трестом": поступил так, чтобы парализовать выступление Кирилла Владимировича. О поляках: он должен сделать вид, что не знает о нашем договоре с поляками. О евреях: "народный гнев", то есть погромы, организует Марков. Затем последует высочайшее повеление о прекращении насилий.

Беседа прервана для завтрака. Появилась супруга Николая Николаевича Стана, Анастасия. Очень бодрая, южный тип лица, глаза - маслины, в волосах - седина. Чмокнула меня в лысину:

- Вы не знаете, как вы мне дороги. Я постоянно волнуюсь за вас.

После завтрака прощаемся. Отбываем с Кутеповым в Париж".

54

На следующий день Якушев встретился в ресторане с Третьяковым, бывшим министром Временного правительства. Прочел нечто вроде лекции об экономическом положении в России и просил денег.

- Эмиграция много жертвовала впустую, - говорит Третьяков. - Конечно, имя Николая Николаевича придает вес. Если бы "Трест" организовал восстание, хотя бы частичное, то в него бы поверили и дали денег.

Якушев, нервно швыряя салфетку:

- Значит, если мы пожертвуем двумя-тремя сотнями голов, то вы дадите приличную сумму?

Третьяков смущен:

- Я не совсем точно выразился... Ценой крови, конечно, нельзя добывать деньги. Но согласитесь, мы никого не знаем, кроме вас, мы не знаем, кто стоит во главе вашей организации.

- Имена известны его высочеству и Александру Павловичу Кутепову. Эмиграция не умеет молчать, мы в этом убедились, - строго заметил Якушев. Речь идет о сумме в сто миллионов золотом.