Жена в награду - Сара Брофи

Гарет хохотнул.

– Хотел бы я послушать, как он будет объяснять. Воображаю, как он развопится на меня именно этими словами, когда поймет, насколько мы… расширили ваши познания, пока его не было.

Имоджин засмеялась, представив себе, как благоразумный Гарет станет объяснять ее прогресс в употреблении ругательств.

Гарета, как всегда, до сердца пронзил ее смех. Между ними установилось дружелюбное молчание, Гарет держал ее лошадь за уздечку, ехали медленно. Это было приятно, но Имоджин все-таки не могла полностью отвлечься от серьезной цели их поездки. Она тихо спросила:

– Сколько нам еще ехать, как вы думаете?

Гарет прищурился, посмотрел на солнце, сделал какие-то подсчеты.

– Я бы сказал, до крепости еще добрых пять дней. Мы полагаем, что король по-прежнему там. Если же нет…

– Как долго! – вздохнула Имоджин и покачала головой. – Это моя вина. Вы бы ехали гораздо быстрее, если бы не слепая женщина. – Она так сдавила луку седла, что побелели костяшки пальцев.

Гарет философски пожал плечами и в утешение накрыл ладонью ее руки.

– Если бы не решимость нашей слепой женщины, мы бы ехали без всякой надежды на спасение Роберта. Мы бы сейчас мчались к ближайшему порту. Без того доказательства, что вы везете, у нас мало надежды на то, что Роберт останется в живых. – У него оборвался голос, и он отвел глаза.

Гарет не сказал вслух, что боится самого страшного, – путешествие может закончиться тем, что они снимут останки Роберта со стены королевского замка. Ему и не надо было говорить, Имоджин все равно поняла.

Молчание стало тяжелым. Гарет слегка пожал ей руку и убрал свою, а Имоджин усилием воли расслабилась и попыталась ни о чем не думать.

Она не позволяла себе думать, что Роджер, возможно, уже победил, но как она ни старалась, страх и тревога не покидали ее.

В этот вечер Гарет устроил ночевку на поляне, в стороне от дороги, на берегу ручья. Имоджин соскользнула с лошади, не на шутку опасаясь, что срослась со спиной животного.

Усталыми руками она растирала ноющую спину и едва не стонала. Послышались шаги Мэтью, он что-то жарко бурчал. Имоджин повернула к нему голову.

– Опять поссорились с Милдред? – ласково спросила она, улыбнувшись раздраженному старику.

Мэтью презрительно фыркнул:

– С коровой не ссорятся, на нее орут в тщетной надежде, что что-нибудь проникнет сквозь ее толстую кожу.

– И как?

– А как вы думаете, миледи? Я пытаюсь к ней пробиться с тех пор, как мы пустились в эту злосчастную поездку, и никакого толку. Все, что я делаю, – пустое сотрясение воздуха, а я так и остаюсь вашей нянькой.

– По-моему, вы просто замечательная нянька. Вы предвидите, что мне надо, раньше, чем я сама пойму. Вот и сейчас – ручаюсь, вы пришли для того, чтобы отвести меня к ручью умыться, я слышу, как он весело журчит где-то рядом. – Она улыбнулась и протянула руку, он покачал головой.

– Иногда вы слишком много видите, – сказал он и вдруг захохотал, но смутился и покашлял. – Ну, вы понимаете, что я имел в виду, – ворчливо добавил он.

– Конечно. Вы обвинили меня в том, что я слишком умна, – безмятежно сказала она, – а против этого я нисколько не возражаю. Я даже думаю, что вы очень проницательны, если наконец-то это поняли.

Он засмеялся и медленно повел ее к ручью, там помог опуститься на мягкую траву и сунул руку Имоджин в холодный поток.

– Теперь я отойду, но буду неподалеку. Я дам вам как можно больше свободы, но… – Он замялся и встал.

– Но не настолько, чтобы меня могли убить, так?

– Так.

Имоджин прислушалась к удаляющимся шагам, и когда убедилась, что он отошел достаточно далеко, быстро и энергично вымыла лицо, руки и шею. Вода была ледяная; берега ручья раскисли от тающего снега. От холода у нее перехватило дыхание, она плеснула на себя водой и задрожала. С удовлетворением подумала, что у нее хорошо получается. Сейчас ей уже не нужно столько помощи, сколько в начале пути. К величайшему облечению Мэтью.

Следы целого дня езды стали смываться, и она вздохнула. Так хорошо было почувствовать себя умытой, но все-таки очень хотелось помыться по-настоящему. Она приподняла копну волос над грязной шеей и предалась искусительным фантазиям.

Она глубоко вдохнула и как будто почувствовала, что в воздухе потеплело и запахло розами. В журчании ручья ей слышалось потрескивание огня в камине, он согревал ей плечи и лицо. Фантазия получилась такой реальной, что Имоджин чувствовала, будто горячая вода ленивыми волнами омывает ее обнаженное тело.

Поддавшись соблазну этого видения, она сделала то, чего долгое время не делала, – попыталась, опираясь на истощающийся запас зрительной памяти, создать в воображении полную картину. Воспоминания потускнели, но так сильно было желание видеть, что глазам, привыкшим к темноте, стало больно. Она их закрыла – перешла от черного к черному.

Как ни абсурдно, но, кажется, сработало! Мысленно она увидела картину такой яркости, какой не бывает в реальном мире. Огонь трепетал оранжевыми и красными языками, освещая комнату. Комната была странная – смесь детских воспоминаний и фантазий о ее спальне в Шедоусенде.

Она увидела себя в ванне и удивилась, что она не та девочка, какой была, пока не ослепла, нет, она видела себя женщиной, какой могла бы стать.

Ну да, она была женщиной, и потому вполне естественно, что в тени стоял мужчина. Туда не доходил свет камина, но она знала, что это Роберт. Свет как-то необычно играл на его обнаженном теле, он затемнял бледную кожу, и она блестела, как полированная бронза. Она нахмурилась, пытаясь в воображении создать тело, которого никогда не видела, но оно получалось не в фокусе. Может, она знала Роберта, как никого другого, но в памяти не было таких образцов, с которых можно было бы его нарисовать. Он принадлежал ее темноте.

Все, что она о нем знала, не имело отношения к внешности.

Она знала его запах, тембр голоса, ощущение кожи под ладонью, знала форму лица под подушечками пальцев. Знала, но не могла представить себе, как выглядит его лицо. У нее просто не было таких воспоминаний, чтобы видеть то, что она ощущала пальцами.

Она страшно расстроилась, что не знает, какого цвета у него волосы, соответствуют ли они цвету курчавых волос на груди, или, как у отца, на груди они темнее. Она не знает, какие глаза у ее любимого – веселые голубые или, как лес, зеленые.

Она тихо застонала от огорчения, когда видение стало рассыпаться под тяжестью ее незнания. Она позвала Роберта обратно в видение, хотела потребовать, чтобы он вышел на свет, чтобы она наконец разглядела его лицо, но было поздно, он ушел, и все опять заволокло туманом.

Она обхватила себя руками, чтобы подольше удержать тепло, с прерывистым вздохом попыталась найти утешение в том, что хоть она и не смогла увидеть Роберта в своем воображении, она знает на ощупь его руки и губы. Даже на расстоянии эта память разожгла желание, отчего сердце забилось быстрее. Она обеими руками плеснула на себя воду, чтобы остудить запоздалые желания, которые не могут иметь завершения, попятилась от берега, потом медленно распрямилась и вытерлась краем плаща. Она уже собралась позвать Мэтью, но вдруг ребенок пришел в движение.