Камень - Борис Вячеславович Конофальский

не хочется, чтобы он в этой грязи шёл в комнату. А потом она указывает на белый кусок пластика у стены, который просто прикрывает нишу. Это что-то вроде двери. – А вот тут у меня душ.

Горохов кофры на мотоцикле запер, но не стал оставлять на улице оружие, хоть огород и был огорожен высоким забором; всё забрал с собой. Теперь он ставит винтовку и ружьё к стене, на вешалку вешает тесак, патронташ и свою драгоценную флягу, достаёт пистолет и патроны к нему.

- Ох, сколько у тебя оружия всякого, - она рассматривает всё его имущество внимательным женским взглядом.

- Приходится ездить одному, лучше, чтобы оно было.

Уполномоченный лезет во внутренний карман грязного пыльника и вместе с пачкой сигарет и зажигалкой достаёт оттуда узелок. В нём его деньги. Конечно, не все, там всего несколько рублей медью и ещё пара рублей железом, этот узелок для окружающих. Или для тех, кто решит его обворовать. Он отсчитывает три железных монеты и протягивает их женщине:

- Вот, за постой.

- Да можно и потом, - она демонстративно не глядит на его узелок с деньгами. Но деньги забирает.

Так же чисто было в доме у его матери. Принцип пустыни и бедности: если хочешь дома хоть какого-то уюта, но на это нет денег, держи то, что есть, хотя бы в чистоте.

Он начинает раздеваться; первым делом снимает тяжёлый от влаги и дурно пахнущий пыльник и рубаху, потом садится на табурет, стягивает ботинки и начинает разматывать обмотки.

- Анатолий, а ты откуда сам-то будешь? – она не собирается уходить, стоит рядом.

- Я издалека, – отвечает он. – Из-за реки.

- Вот и я думаю, обмотки как у казака, а сам не казак, у нас так мало кто ходит. Охотник, что ли?

- Угу, - на нём осталось только галифе, но Галина уходить не собирается. Она демонстративно отворачивается от него.

- Ты брюки-то снимай тоже. Всё снимай. Я не смотрю.

И тогда он решает раздеваться и дальше.

- За вараном ходишь? – продолжает она.

- Точно, - он усмехается. – Хожу за крупняком. А как ты догадалась?

Он бросает галифе и бельё в таз с грязной одеждой. Всё.

А женщина тут же берёт таз и, отставив лист пластика, забирается в нишу-душевую и наливает в таз воды, а сама, не оборачиваясь на Горохова, говорит:

- Так не дура же, вижу: оружие у тебя какое хорошее, много его, а сам простой. У охотников всегда так. Сами одеты абы как, а оружие дорогое. Значит, ты не за дрофой ходишь. Только наши мужики на варана по одному не ходят, - в таз набралась вода, она выносит его. Сыплет порошок в таз и бросает его респиратор и шляпу, про которые он позабыл. – А ты, значит, один на «царя» ходишь?

- Так когда один ходишь, так и добычу делить ни с кем не нужно.

- И не боишься? Ведь если вымахал «царь» в пять метров, его, говорят, добыть непросто.

- Так это дело навыка. Хотя бывает и боязно, – признаётся Горохов.

- Всё, иди мойся.

Уполномоченный идёт в душ, забыв приставить пластик. А женщина тут же засыпает одежду порошком и начинает стирать.

- Слышь, Анатолий? А ты женат?

- Женат, - отвечает Андрей Николаевич.

- А дети есть? – продолжает допрос Галина.

- Да есть вроде. Бегают там по дому… какие-то.

- Какие-то? – она смеётся, даже перестаёт мотать в тазу его одежду. – Ты, что же, своих детей не знаешь?

- Так я в песках всё время, а они берутся откуда-то, - уполномоченный тоже посмеивается. – Разве теперь их разберёшь, откуда они да чьи.

Женщина трясёт головой, так ей смешно.

- Ой, все вы мужики одинаковые.

- Ну, зато вы, милочки, все такие разные, – вода течёт не очень, но зато она тут отличная, он пробует её на вкус, даже и намёка на привкус амёб нету, такую воду можно продавать в Агломерации, но уполномоченный не слыхал, чтобы люди из Тёплой Горы продавали в Соликамске воду. Может, им самим тут еле хватает. – Галя, а твои дети не придут случайно? А то придут, а тут я моюсь…

- Нет, не придут…, - вода в тазу уже чёрная, но она продолжает полоскать его одежду. – Они на фабрику ходят подрабатывать после школы.

- На фабрику? На какую?

- Она у нас тут одна; обычно там взрывчатку делают да порох, а теперь инсектицид смешивают. Вот там и подрабатывают. Пауки-то одолевают не на шутку.

- Работают, значит, дети?

- Да как у всех, и то уж хорошо, что работу нашли, на мои два сорок в месяц, что город платит, сильно не зажиреешь. На воду, да на электричество, да на уборку песка, считай, рубль в месяц уходит, на остальное и живём.

Когда он выходит, она протягивает ему половину простыни вместо нормального полотенца.

- Галина, а курить-то можно у тебя? – он берёт сигареты.

- Можно, - женщина вскакивает и достаёт откуда-то с полки жестяную баночку-пепельницу. – Кури. А я сейчас закончу, и есть будем, – и тут она замирает, оглядывает его внимательно. – Ишь как тебя покромсало-то.

И вправду, у Андрея Николаевича много отметин на коже, у него и Наталья тоже не раз интересовалась: откуда у горного инженера столько шрамов? И он отвечал жене почти без вранья, что две трети шрамов у него с детства. А Галя, продолжая его рассматривать, кивает на левую руку:

- Рука у тебя вон белая, это варан укусил?

- Да нет, это дарги, паскуды, – глянув на руку, вспоминает Горохов. – Чуть не убили тогда, повезло, что доктор хороший попался.

- Значит, ты и с даргами виделся?

- Ну а как их в степи миновать?

Горохов закуривает и через проём оглядывает маленькую комнатёнку с кроватью и узкой шконкой, видит две большие бочки.

- Галя, а это там, в бочках, у тебя паштет?

- Ой, да откуда… Паштет! Лузга это; сеть ставлю на своём участке, так две трети того, что ловится, – это черняха.

«Лузга», «черняха» – это название сорной мелкой саранчи; она более тёмная, чем саранча настоящая, протеина в ней раза в два меньше, а жира и вообще почти нет. Чистить её нет смысла, её просто измельчают и сушат; её