Определенно голодна - Челси Саммерс

как любые потроха. Нет, давайте я скажу иначе: они пахли первобытной похотью и силой, ликованием и экстазом. Это было впечатляюще — в самом возвышенном смысле. Это возвышало — в самом классическом смысле. Это был такой резкий, звериный, едкий, ископаемый аромат, который есть у дерьма, крови, промежности и спермы в самом святом из супружеств. Если бы у меня было время, я бы разделась догола и покаталась бы в нем.

По идее, я должна была осмотреть легкие, но часики тикают. Время летит быстро, а вскрывать ребра — довольно тяжело. Я пропустила эту задачу, коротко извинившись. Я вообще с радостью сделала бы и все остальное: извлекла седалищный нерв, блуждающие нервы и артерии, чтобы мясо Марко стало чистым и пригодным для употребления. Но у меня оставалось всего около часа. Я должна наконец выбрать. В жизни, как и в писательстве, мы убиваем любимых. Вначале убиваем, а потом смотрим, что у них можно взять.

Я решила взять грудинку (в человеческом теле именно она символизирует настоящую близость) и желудок. Чтобы не выбирать, что мне больше хочется приготовить. Так что вначале я отделила два тяжелых куска плоти с обеих сторон грудной клетки, а затем, поднявшись по кишечнику вверх, нашла желудок. Он был набит, как старый ботинок газетами. Я вывернула его наизнанку, вывалив содержимое на пол. Кусочки курицы, брокколи, что-то белое, похоже на орекьетте. Я всегда просила Марко лучше пережевывать пищу. Меня тут же охватила ностальгия, когда я увидела, насколько была права.

Я отнесла грудинку и желудок в одну из раковин, посыпала солью и оставила на некоторое время. После чего повернулась к алой луже в центре, она уже остыла, окунула в нее руки в перчатках и принялась рисовать. Пентаграммы, козлиные головы, треугольники, анархистские символы, нечто похожее на знак бесконечности, увенчанный пышным крестом, полумесяц с двумя пересекающимися линиями, топор с двойным лезвием. Да, я загодя изучила альбомы, посвященные всякому хэви-металу, и языческие сайты, чтобы найти нужные рисунки. Я украсила ими стены, пол, даже тело, рисуя то правой, то левой рукой и делая все возможное, чтобы как можно больше запутать полицейских, которые, как мы знаем, довольно глупы.

Но перед этим я включила камеру быстрой заморозки. Это было небезопасно, потому что она находилась возле входной двери, однако с улицы ее почти не было видно.

Для того чтобы закончить этот сатанинский арт-проект, мне потребовалось полчаса. Завершала его огромная, почти на всю комнату, пентаграмма. Я промыла грудинку и желудок, затем каждый кусок поочередно поместила в аппарат для упаковки. Тут же в мои руки один за другим выскочили три кирпичика, обернутых термоусадочной пленкой и идеально подходящих для того, чтобы положить их в домашнюю морозилку. Было очень приятно видеть, как Марко превратился в аккуратные куски мяса из супермаркета. Я сунула их в камеру шоковой заморозки, помылась прямо в раковине и переоделась в чистую одежду. Затем забрала отлично замороженное мясо, положила его в сумку вместе с хорошо промытым и вложенным в ножны ножиком, сунула фартук, нарукавники и всю грязную одежду в мусорный мешок. В последний раз осмотрела зал и, удовлетворенная тем, что он действительно выглядит так, будто тут побывала банда анархистов, выскользнула наружу, оставив свет включенным и не закрыв дверь.

Сатанисты вообще не знают, что такое вежливость, и совершенно не заботятся об экологии.

Я вообще не пользовалась тесаком и тем более не убивала Марко. Хотите знать, как мне все сошло с рук? Пожалуйста. Полицейские, конечно, позвонили мне. В моей голосовой почте появилось множество сообщений от них еще до того, как самолет приземлился в Нью-Йорке. Тщательно замороженная грудинка и желудок Марко лежали в недрах моего багажа среди одежды и обуви. Конечно, я была удивлена, опечалена, потрясена и возмущена, когда мне сообщили о нападении и убийстве, которое совершила банда сатанистов. Спросили, не заметила ли я каких-нибудь uomini mysteriosi, подозрительных людей, рядом; возможно, я стала свидетелем. Откровенно говоря, я ждала этого. Я вообще могла не говорить с полицией. В Италии не существует правила Миранды, когда представители правопорядка зачитывают подозреваемому или свидетелю его права. Там не принуждают говорить, но исходят из молчания. Поэтому в моих интересах обеспечить себе алиби. И хотя у меня оно не было идеальным, оно сработало.

Классика жанра: будь в стельку пьян, и люди тебя запомнят. Вначале я взяла в поезде маленькую бутылочку вина и пролила ее на свой пиджак, потом зарегистрировалась в приличном, но не слишком роскошном отеле в Орвието, на поезде это примерно в пятидесяти минутах от Рима. Затем вышла из номера и неровной походкой пересекла площадь к траттории, где напилась до полусмерти за столиком, и это видели все, кто там тогда находился. Два бокала шампанского, бутылка кьянти и бокал бароло кината, несколько тарелок с какой-то обезличенной едой.

Для женщины у меня отличная переносимость алкоголя, но в тот вечер я на самом деле не пила. Я выбрала ресторан из-за того, что там очень много горшков с живыми растениями, так что все вино, которое мне приносил официант, я незаметно выливала в какой-то крепкий папоротник, отпивая из каждого бокала совсем немного — для запаха. Зато я была громкой и словоохотливой, от меня разило алкоголем, говорила я с заметным американским акцентом. Люди вообще склонны верить в то, во что хотят верить, а итальянцы верят в то, что американцы — грубые и невоспитанные хамы и их спортивные штаны — наименее оскорбительны. Так что я дала то, что им было нужно.

Я так напилась, что запиналась, спотыкалась, делала непристойные предложения официантам и посетителям и наконец упала, после чего коридорный из моего отеля забрал меня из траттории, буквально отнес на себе в номер, открыл дверь и уложил на кровать. В ресторане не осталось ни одного человека, кто не запомнил бы меня. Я выжгла свой образ в их коллективной памяти.

В номере я моментально протрезвела, переоделась в черное, волосы спрятала под черный парик, вышла на балкон и перемахнула через ограждение. Затем пришла на вокзал, села в поезд до Рима, а остальное вы знаете.

Я рассказала римской полиции о своем позорном поведении в тот вечер, извинилась за то, что была неприлично пьяна и не могла сдерживать себя, раскаялась в том, что, вероятно, обидела посетителей и доставила уважаемому персоналу отеля слишком много хлопот. Я проспала всю ночь, после чего выписалась из номера и улетела домой, как и планировала.

Спустя два или три дня мне снова позвонили. Сообщили, что