Лесные твари - Андрей Плеханов

– Шагаров Федор Ананьевич? – спросил Крынкин. – Это вы?

– Он самый, – сказал Шагаров. – Кикимора. Кикиморой меня зовут.

– Клички ваши блатные оставьте, – раздраженно сказал лейтенант. – Вот тут в паспорте написано, гражданин Шагаров, что вы – одна тысяча девятьсот двадцать пятого года рождения. Что-то не верится... Вам лет сорок пять, наверное. Или пятьдесят. Не больше.

Врал сам себе. Выглядел Кикимора на тридцать пять. Особенно в этом «металлическом» молодежном прикиде – словно его только что из дискотеки выдернули. И татуировка на плече была не уголовной – цветной, красивой. Такие обычно имеют любители тяжелого рока.

– Скоко написано, стоко и есть. – Шагаров дернул головой. – Я это, значится, здоровый образ жизни веду. Еробикой, сталбыть, занимаюся. Вот и сохранился хорошо.

– Вы ведь купили этот паспорт, признайтесь?

– Отчего ж? – Кикимора обиженно засопел сломанным своим носом. – Вы, гражданин начальник, мне лишнего не шейте. Пачпорт мне этот дали, когда я в семьдесят восьмом с Воркуты освобождался. Фицияльно. Я, может, оно понятно, и хотел бы тогда себе годков сбавить, чтоб вопросов поменьше было, да ведь не дали. Сказали: «Вы, гражданин преступник Шагаров, проходите по уголовным бумагам аж с двадцать пятого. Шесть судимостей, значится. А косите, что вам только тридцать лет будет. Ну, я им: «Вот и пишите, что я в двадцать пятом народился». Ведь я ж не мог им сказать, сколько мне на самом деле годов. Не поверют. Я, гражданин начальник, и сам-то не знаю, в каком годе родился. Забыл. Давно это было. Да и грамоты тогда не было.

Лейтенант Крынкин поскреб в затылке и решил этот вопрос пока оставить. Если то, что рассказывали про Кикимору, было правдой хотя бы наполовину, его уже стоило бы занести в книгу рекордов Гиннесса как самого старого действующего преступника на планете. Говаривали, что он еще самого Иосифа Джугашвили, недавнего семинариста, обучал методам экспроприации. Лейтенант Крынкин не верил в чудеса. По его мнению, не одно поколение преступников могло сменять друг друга под кличкой Кикимора и выдавать себя за вечноживущего вора для отвода глаз. Крынкин и не такое видел.

– Вы чего там в ИВС устроили? – спросил он. – Зачем однокамерников избили?

– Вот это поклеп. – Кикимора грустно заморгал воспаленными своими глазками. – Сами они там драку подняли, не поделили чего-то. Опять же, поколотили друг дружку до красных соплей. Я тута ни при чем. Я, значится, человек старый буду и в таких разборках не участвоваю. Неужели жалился кто-то?

Нет, конечно. Никто не жалился. Хотел, бы Крынкин увидеть человека, который настучал бы на вора Кикимору. Парикмахер, конечно, сотрудничал с УВД, был наседкой, но не был самоубийцей до такой степени, чтобы давать показания на Шагарова. Шагарова боялись. Шагаров не был вором в законе, он был скорее индивидуалом, художником-одиночкой, но пользовался такой жуткой репутацией в уголовной среде, что любой авторитет обходил его стороной.

Кикимора – этим словом все сказано.

– Гражданин Шагаров, – сказал лейтенант, – давайте о деле. Вы – человек опытный. Сами понимаете, чем быстрее дадите показания, чем быстрее дойдет до суда, тем быстрее кончится вся эта волынка. На этот раз – дело ясное. Влетели вы крепко. Взяли вас с поличным...

– Раньше сядешь – раньше выйдешь? – пробормотал Кикимора. – Нет, начальник, чтой-то я не понимаю, о каком таком деле вы разговор ведете? Я того, чистый перед законом, как стекло.

– Как «о каком»? – Лейтенант повысил голос. Начиналась обычная работа, и все уже было отработано – когда басом рявкать, когда по-доброму уговаривать. – Вы, гражданин Шагаров, мать твою, были задержаны со ста расфасованными граммами наркотического вещества типа кокаин в прошлую среду, в молодежном клубе «Викторио», где занимались, мать твою, наглой продажей этого наркотика среди населения. И протокол есть, и показания свидетелей, и даже видеосъемка. Чего тебе еще нужно, Шагаров? Ты влип, Шагаров, капитально, и не просто так! Мы тебя пасли уже два месяца, гада такого, чтобы ты товар свой не успел скинуть, когда брать тебя будем. И мне даже показания твои гнидские не нужны – и без них у тебя статья по наркотикам на лбу написана! Да только не верю я, что один ты работаешь! Такие дела в одиночку не делаются! Садись сейчас и пиши, мать твою, кто тебе кокаин поставляет и кто у тебя распространением занимается! Оформим тебе явку с повинной – глядишь, пару лет со срока скинем. Ты же знаешь, что тебе, как рецидивисту, сейчас до хрена лет светит! Неужто в тюряге за свою жизнь поганую не насиделся?

– Опа! – сказал рецидивист Шагаров, сделал круглые глаза и губы трубочкой. – Бля буду, на шару меня берут. Вы ко мне на «ты» не обращайтесь, гражданин милиционер. Мы с вами равноправные личностя, свободные граждане страны Рассеи. Я, честно говоря, не знаю, что это за закон такой – невинного человека ни за что цапать. Я, понимаете ли, отдыхал культурно на дискотеке, с молодежью обчался, здоровый образ жизни вел. Еробикой занимался. Я ж говорил вам. И вдруг, понимаете ли, хватают меня за белы рученьки, кидают в какую-то неправильную машину, везут, значится, в каталажку, протокола составляют. И вы мне, понимаете ли, тута такое заявляете. Это произвол! Я вот человек старый, схвачу у вас счас инфаркта, будете тогда знать как невинных людей забижать!..

– Так-так... – Опер Крынкин привстал, оперся на пудовые свои кулаки, зловеще посмотрел на Кикимору, чуть только не пустившего слезу. – На отказ идем, Шагаров? Вы мне эту чушь кончайте нести. Я и не таких артистов, как вы, ломал! Ты обнаглел вконец, Шагаров! Ты сто грамм кокаина в дискотеку притаранил! Ты сдурел вконец! Ты что его там, бесплатно раздавал в честь своего дня рожденья?

– Да, бесплатно, – буркнул Кикимора. – Сам ты кокаин, начальник. Я агентом нанялся. В фирму. Оне порошок делают. Для чистки унитазов, значится. А я ее хожу рекламирую, этот порошок-то. Это уж мое дело, на дискотеке мне его распространять или в Госдуме. У нас свобода совести.

– Мать твою! – Крынкин не утерпел, выдернул папку из ящика стола, хлопнул ею об стол. – Кому ты мозги пудришь-то, Кикимора? Вот здесь все, в этом деле! На полный срок тебе! Тут все тебе: и нары новые, и телогреечка с номером, и бензопила «Дружба»!

– В этой папочке, говоришь? – Кикимора усмехнулся едва заметно, нехорошо усмехнулся. – А ты открой папочку-то, начальник!

Мир неожиданно покачнулся в глазах лейтенанта. Выключился на мгновение белый свет и клюнул лейтенант носом. И тут же открыл глаза, вытаращил их, завертел настороженно головой – не заметил ли чего допрашиваемый? Не случалось такого раньше с лейтенантом Крынкиным, чтоб сознание он терял среди бела дня, хоть и на секунду. К доктору, пожалуй, сходить не помешает.

– Кому ты мозги пудришь-то, Кикимора? – сказал Крынкин бодрым голосом. – Вот здесь все, в этом деле! На полный срок тебе! Тут все тебе: и нары новые, и телогреечка с номером, и бензопила «Дружба»!

– В этой папочке, говоришь? – Кикимора усмехнулся, и что-то знакомое, уже виденное было в этой усмешке. – А ты открой папочку-то, начальник!

Крынкин открыл папку. И тут же захлопнул.

В папке не было ничего. Почти ничего. Один только жалкий листочек.

Быть такого не могло. Лейтенант Крынкин только двадцать минут назад, перед вызовом Шагарова, изучал это самое дело. Все здесь должно быть на месте. Протокол задержания, протокол изъятия, показания свидетелей и куча бланков экспертизы...

Руки Крынкина предательски задрожали. Он медленно, стараясь не глядеть на Кикимору, открыл папку. Там лежал листочек, исписанный раскоряченными, как тараканы, сдохшие от дихлофоса, буковками, с невероятным количеством грамматических ошибок.

«Увожаимый прокурор, – значилось в листке, – протистую протиф праизвола. Патому как пенсию мне неплотют как старому нарушитилю закону и деньге заробатаваю чесным трудом в фирме. А давича када роботал в дискатеке мня хватили роботники мелиции и били гаворя что я наркоман. И насадили низашто чесново человека. Никакех улик уних нету и быть ниможит. Прашу мня выпустит насвабоду а веновных наказать и опира крынкина чтоп непавадно было». И подпись: «Шагаров».

– Это что такое? – произнес Крынкин, наливаясь кровью. – Это что за бредятина у меня тут валяется? Где материалы?

– Там – заявление мое, – заявил Кикимора. – Которое заявление я писал вам, гражданин начальник, когда меня сюда приволокли ни за что ни про что и по почкам били. А больше я ничего не знаю. Только знаю, что время ваше все вышло, а значит, предъявляйте мне обвинение или выпускайте на волю к чертовой матери! Не имеете права меня здесь без причины гноить! Я закон знаю!

– Врешь ты, Шагаров! – Рука опера Крынкина метнулась к ручке сейфа. – Не знаю, что ты такое там с материалами сделал, сейчас разберемся. А порошочек-то твой, тут он!

– Какой порошочек? – Кикимора отвратно скривился. – Который унитазы нюхают?