Лесные твари - Андрей Плеханов

И Создатель оставил своей милостью Духа Мятежного Кергши, ибо тот был уже не нужен ему. И слаб стал Кергши – Дух в теле последнего Кимвера. И восстал тогда Последний Кимвер против Кергши, и узнал Имя его, и изгнал из разума своего, заставив сторожить Врата Тьмы в теле каменном, но не человеческом.

И испугался тогда Создатель деяний своих, ибо понял он, что предначертанию его суждено сбыться и подошел срок людей, созданий его излюбленных, к концу. И сказал он: «Так и быть тому, и быть новому Приливу. Но пока жив Последний Кимвер, быть и людям. И быть сему кимверу бессмертным, не умрет он своею смертью, и погибнуть может только от руки бессмертного».

И нарушено было равновесие. Ибо новый Прилив томился в темнице небытия и жаждал явления.

– Скажите, братие, есть ли в том справедливость Создателя?! – Человек-волк поднял руки вверх, рукава его опустились и обнажили кисти его – сильные, огромные, покрытые редкой шерстью, с огромными острыми когтями на пальцах.

– Нет! – стройным, муштрованным хором воскликнула толпа.

– Достоин ли Создатель, творящий зло, того, чтобы ему следовали?!

– Не достоин! – Толпа заколыхалась, как стая растревоженных летучих мышей.

– О, карх!!! – Жрец патетически шлепнулся на колени, воздев вверх свои полузвериные лапы. – О, великий Король Крыс! Ты вернулся, избранный! Ты восстал из праха! Ты стал бессмертным! Ты пришел, чтобы наказать зло! Чтобы убить кимвера! Чтобы освободить новый Прилив!

– ...новый Прилив... – гаркнуло стадо прихожан.

– И те, кто последует за тобой, кто поможет тебе в борьбе, станут Избранными. Они не умрут вместе со всеми людьми, они станут частью нового Прилива. Они преобразятся, они станут Новыми! А люди пускай погибнут, ибо они не достойны царства на земле!

– Пускай погибнут!..

На стене сзади проповедника – на огромном экране – появилась тень исполинского волка, черная, колеблющаяся беззвучным призраком. Все это было лишь дешевым трюком – частью привычного обряда, и те, кто пришел сегодня в Храм, видели это сотню раз. Но зрелище не становилось менее страшным от этого. Огромный вурдалак с горящими угольями-глазами перебирал лапами, медленно разворачивал уродливую башку свою, готовясь к прыжку. Демид невольно втянул голову в плечи.

– О, карх! – застонала толпа. – Приди, великий Король Крыс! Убей Бессмертного! Разорви его, съешь печень его, вынь глаза его, развей душу его! Освободи новый Прилив, карх! Сделай нас Избранными, карх! И мы пойдем за тобой!

Двое в черных плащах появились из провала пещеры сбоку. Они тащили под руки толстую бабенку средних лет, обезумевшую от страха, обычную городскую обывательницу. Она даже не сопротивлялась, она только бессмысленно таращилась на происходящее и беззвучно разевала рот.

Полный золотых зубов.

– Прими, Король Крыс, жертву нашу – дань человеков, – произнес жрец-волк хриплым басом. Он положил когтистую свою лапу на голову бабенке, и та затихла, перестала дергаться. – Укрепи силы свои, великий карх, возьми тело ее, душу ее, злато ее... Недостойны носить человеки сей металл магический, но жадность их не знает границ, и исказили они предназначение солнечного дара – злата, и за то наказаны будут, и пожраны будут Солнцем сияющим и справедливым...

Демида мутило. Он едва сдерживал желание броситься на помост и содрать с этого человека волчью морду, схватить его за горло, кинуть в эту тупую толпу. Злато... Что могли знать эти оболваненные себялюбцы о сути Золота? Да, золото губило род человеческий, и в этом был рок его – нести развращение и разложение всем, кто отдавался во власть желтого металла. Но в руках сил Тьмы, представителем которых был Карх, золото становилось воистину исчадием ада – оно приобретало магическую силу, превращалось в материал для создания артефактов – оружия, по сравнению с которым самое современное оружие людей было детской игрушкой. Золото разрушало не тела людей. Оно разрушало их души.

Демид понял, почему жертвой стала именно ЭТА. На ней было слишком много золотых побрякушек. Серьги, кольца, кулоны, цепочки. Ходячий ювелирный магазин. Живая мишень.

Демид, может быть, и не выдержал бы – взорвался бы, разметал бы все это стадо, сорвал бы с людей плащи и уродливые маски. Это дорого стоило бы ему. Он чувствовал, что последние остатки хладнокровия испаряются из души его с шипением, как кипящая вода с раскаленной сковороды. Но, к счастью, кажется, никто не собирался рвать несчастную жертву на части прямо здесь, в святилище. Это место было слишком чистым для того, чтобы запятнать его настоящей кровью. Спектакль не предусматривал настоящей грязи. Все это произойдет потом, когда Мясо притащат голодному карху – отвратительному животному, которого эти людишки почитали, как Бога.

Все это было за кадром. Бог может быть страшным. Но он не может быть отвратительным до тошноты. И жертву утащили обратно. Ноги ее волочились по полу – она уже не могла идти. Она будет сидеть в своей темнице, пока не придет ее очередь. И она превратится просто в Мясо, и кровью ее будут намалеваны новые пауки на стенах.

Хватит. Достаточно для одной ночи. Он уже узнал гораздо больше, чем ему хотелось знать.

Он начал испытывать знакомое чувство. «НЕ ХОЧУ НИЧЕГО ЗНАТЬ» – называлось оно. Но теперь он не имел права на это. Он согласился играть. Он выжил, а значит, согласился на игру. Альтернатива была только одна.

Смерть.

Демид потихоньку, стараясь не привлекать внимания, двинулся к выходу. Впрочем, двинулся не в одиночку. Один из тех, что стоял рядом с ним, и дышал ему в ухо, и орал «Великий карх!», и поднимался на цыпочки, чтобы не пропустить ни одного слова волко-главого жреца, стал протискиваться вслед за ним. Хвост. Демид сжал зубы. Ладно, с одним он справится. Конечно, если это обычный человек.

Обычным человеком этот не был. Не стоило убаюкивать себя иллюзиями. ЭТОТ был паранормом. Демид ощутил мерзкое щекотание в голове. Кто-то пытался забраться к нему в мысли.

Что-то знакомое было в этом щекотании.

Напоролся. Этого следовало ожидать. Слишком уж ненадежной была охрана. ОНИ должны были подстраховаться. Сейчас они получат своего Последнего Кимвера.

Черта с два!

Демид шел медленно. «У меня схватило живот, – думал он. – Я знаю, как это кощунственно – покидать мессу до конца ее, – думал он. – Прости меня, великий карх, но если я сейчас не добегу до сортира, меня разорвет и я оскверню Храм ужасным зловонием. Прости меня, великий карх, – думал он, и сам уже верил в это, – прости жалкий грех мой, я – твой верный солдат, и умру за тебя...»

Он прошел уже половину коридора, когда человек догнал его. Догнал и схватил за руку.

– Не дури, – сказал человек едва слышным шепотом. – Сказки свои про сортир оставь. Не шифруйся, братишка. Я узнал тебя.

Человек приподнял свою маску, и в дрожащем колыхании свечей появилась образина, увидеть которую можно было только в страшном сне. Не узнать это лицо было нельзя.

– Ты сбежал, братишка? – сказал человек. – Я так и думал. Я нутром чуял, что так и будет. Ты – борзой парнишка, братан. Ты резвее даже, чем я думал. Только зря ты сюда пришел. Тут тебе не место.

Он нажал потайную кнопку в стене, скрытая дверь бесшумно поползла в сторону. Человек схватил Демида за шиворот и впихнул в темный провал. Дема кубарем покатился по невидимой крутой лестнице, дверь скользнула на место, и последний лучик света умер в кромешном мраке.

* * *

Заключенный Шагаров Федор Ананьевич сидел в кабинете оперуполномоченного. Оперуполномоченный, лейтенант Крынкин Андрей Сергеевич, вел допрос один, но подстраховался – Шагаров сидел у стены, прикованный наручниками к трубе батареи отопления. Связано это было с тем, что в милицейских кругах вор-рецидивист Шагаров имел, репутацию исключительно нехорошую. У большинства старых оперов и следователей, которым приходилось иметь с ним дело раньше, при одном упоминании его фамилии лицо перекашивалось, как от зубной боли, а руки начинали непроизвольно шарить по карманам то ли в поисках пистолета, то ли пузырька с валидолом, то ли просто пропавшего бумажника (случалось и такое).

Лейтенант Крынкин был еще молод, про Шагарова слышал только бессвязные анекдоты, а потому, когда ему спихнули дело Шагарова, не впал в уныние, но исполнился некоторого интереса и даже оптимизма. Он был уверен, что с его опытом и напористостью расколоть какого-то старикашку – раз плюнуть.

Все оказалось не так. Крынкин уже десятый раз озадаченно переводил взгляд с фотографии Шагарова в паспорте на его, так сказать, непосредственную личность. Личность, надо сказать, была отвратной. Таких уродов Андрею Сергеевичу в своей жизни еще не приходилось встречать. Но дело было вовсе не в выдающейся уродливости вора Шагарова. Мало ли несимпатичных физиономий встречается в уголовной среде?

– Шагаров Федор Ананьевич? – спросил Крынкин. – Это вы?

– Он самый, – сказал Шагаров. – Кикимора. Кикиморой меня зовут.