На широкий простор - Якуб Колас

— Ну, вот видишь!

Улыбка Нупрея еще шире раздвигает его черные усы.

— Это тебе волчья шкура здоровье принесла! — смеется он.

Их окружают красноармейцы и партизаны. Интересно посмотреть на хлопца, побывавшего в неволе у врагов. Панаса забрасывают вопросами. Он не успевает отвечать на них. Вопросы и замечания порой такие, что и ответа на них не найдешь.

Вся эта обстановка для Панаса непривычна, и ему немного не по себе среди шумного сборища взрослых людей. Он ищет глазами отца, но деда Талаша тут не видать. Наконец к Панасу подходит широкоплечий человек с жесткими усами. Он закончил беседу с человеком, у которого топор за поясом, и спрятал в карман записную книжку.

— Ну, молодец, как поживаешь? — спрашивает он Панаса.

— Ничего, хорошо.

Панас старается держаться мужественно.

— Молодчина, — хвалит его Букрей, — ты должен теперь быть закаленным солдатом… Хочешь воевать?

— Хочу, — смело заявляет Панас.

— Казак хлопец!

Букрей разговорился с Панасом. Он расспрашивал его, как обстоят дела у поляков, что он там видел и слышал. Панасу легко было отвечать на вопросы этого грозного на вид усатого дяди. Этот дядя сумел поставить себя на одну ногу с Панасом, умел ввернуть в разговор меткую шутку и развеселить паренька.

— Ну, отдыхай, дружок, поправляйся! Сильные люди долго не болеют, — сказал Букрей, заканчивая беседу с Панасом.

Панаса накормили и дали ему отдохнуть. За ним присматривал Нупрей, за которым утвердилась уже слава врача и санитара.

Деда Талаша действительно тут не было.

Дед Талаш помнит данное им слово. Сегодня вечером кончается срок — он должен быть возле Долгого Брода, как было условлено с Мартыном Рылем. Теперь дед Талаш — вольный казак. Он избавился от своей тяжелой заботы, и его отцовское горе обернулось в радость: он нашел своего сына и оставил его на попечении надежных людей.

С ведома Букрея дед Талаш собирается в поход к Долгому Броду. Спутники ему не потребуются, он хочет пойти туда один, чтоб не беспокоить людей. Но сопровождать его сами вызываются Куприянчик и Аскерич, верные бойцы деда. Объясняют они это тем, что небезопасно одному человеку пробираться в ночную пору. Кроме того, им хочется повидать Мартына Рыля и посмотреть его карабин, хотя про это они и не говорят.

Ночь уже опустила свое покрывало на леса и болота застывшего в немоте Полесья, когда дед Талаш и его спутники пришли к Долгому Броду. У деда Талаша мелькнула раньше мысль захватить с собой волчью шкуру: очень интересно было бы подать условный сигнал именно в волчьей шкуре. Дед Талаш любил эффектные сцены. Но на волчьей шкуре лежал Панас, и дед не хотел тревожить сына ради своей выдумки, тем более что Мартын Рыль мог и не прийти.

— Ну, стойте же, мои соколы, тут, а я пойду кликну моих волков, — сказал дед Талаш и исчез за ветвями.

Отошел он шагов пятьдесят, остановился, сдвинул на затылок шапку, поставил кулак на кулак, сделав из них трубку, кашлянул, пригнулся и завыл в кулаки… Завыл сначала тихо, низко, а потом вой его начал крепнуть и повышаться в тоне, а вместе с этим медленно разгибался и дед Талаш, поднимал кулаки и голову все выше и выше и наконец закончил всю эту музыку страшным, жутким воем.

Трудно было поверить, что это выл дед Талаш, а не волк.

— Ну и мастак! — поразился Куприянчик.

— Тьфу, просто дрожь берет! — откликнулся Аскерич.

После небольшого промежутка вой, еще более жуткий, повторился снова, а минуты через две дед завыл в третий раз, да так, что Куприянчик с Аскеричем даже ахнули.

Как только дед умолк, неподалеку загремел вдруг дружный, мощный залп, перепугавший своей неожиданностью и деда Талаша и его товарищей: Мартын Рыль тоже любил эффектные сцены. А через минуту из мрака выплыла его высокая фигура, а за ним целая вереница людей.

Партизаны-разведчики собрали много важных сведений о размещении частей белопольского войска, о его концентрации. Все эти донесения Букрей аккуратно записывал. Пользуясь ими, можно было легко установить, на какие населенные пункты направляет белопольский штаб главный удар своих частей.

Букреевская разведка выявила и настроения крестьян в оккупированных белополяками деревнях. Яркую картину хозяйничания легионеров нарисовал Мартын Рыль и его дружина — шесть человек, выступивших на защиту интересов бедноты. Мартын рассказал о налете легионеров из Вепры, о том, как на его глазах застрелили Кондрата Буса. Он уже отомстил за Кондрата: убил одного легионера и ранил другого. Мартын рассказал также о сожженных домах деревенской бедноты, об издевательствах белопольских капралов над стариками, над женщинами и над детьми, родители которых выступили против панов. Бедноте некуда деваться. Она вынуждена бежать в лес. Что остается ей делать? Покориться панам и снова влезть в ярмо? Нет, лучше с оружием в руках воевать за свое право быть свободным, биться за интересы трудового люда. Лучше погибнуть в борьбе за свободу, за право строить жизнь по-своему, чем признать панскую власть и панский произвол.

— Верно говоришь, голубе! Правду говоришь! — поддержал своего сотоварища дед Талаш. — Не будем покоряться панам. Не туда идут наши дороги, не в те леса глядят наши очи. Давайте, братцы, крепко держаться друг за друга. Пусть каждый из нас соберет вокруг себя дружину отважных людей. Будем бить насильников там, где они того не ожидают. Порохом, пулями будем угощать непрошеных гостей!

После деда Талаша выступил человек с топором за поясом, немолодой, сутуловатый, с давно небритым лицом. Темно-синие глаза его глубоко запали. По тонким сжатым губам пробегала порой горькая усмешка. Человек этот испытал в жизни много несправедливости и горя. Это Тимох Будик из деревни Карначи. Еще при царе его осудили на два года арестантских рот за поджог. Перед этим у него были с паном стычки из-за кабальных условий сервитута[17]. Тимоха присудили к штрафу. Он не нашел ничего лучшего, как в отместку поджечь панскую конюшню. Отбывая арестантские роты, он сожалел, что поджег только конюшню, а не весь панский дом. Теперь ему припомнили все его грехи и снова стали преследовать. Тимох и сейчас придерживается старых способов мести и борьбы, он живет мыслями, как пустить красного петуха по панским имениям.