На широкий простор - Якуб Колас

Заданный таким тоном вопрос свидетельствовал по меньшей мере о неуважении к особе войта и, кроме того, напоминал допрос. Не понравилось это Василю.

— Какая муха укусила тебя сегодня?

— Надо с людьми ладить, а не с панами.

Авгиня явно на что-то намекала. Василь вскипел:

— С какими это людьми? Что ты учишь меня?

Алеся со страхом взглянула на мать. Очень боялась девочка Василя, когда он приходил в ярость. Почувствовала приближение бури и Авгиня. Ссориться она не любила, но отступать от своей позиции теперь не хотела. И она прибавила, чуть смягчив голос:

— У панов твоих земля под ногами горит. Они скоро могут покатиться отсюда. А тебе с людьми жить. Послушал бы, что люди говорят.

— Люди? Талаш и Рыль? Тьфу — твои люди! Этих людей гуртом гонят, как скот, да в тюрьму сажают. Свободы захотели? Какой свободы? Своевольства! Распущенности! Грабежей! Позатыкают им ненасытные глотки, лодырям, голодранцам, как старому разбойнику Талашу!

— А ты будешь для панов стараться и топить людей? — не стерпела Авгиня.

Злобно глянул на нее Василь:

— Не для панов, а для тебя, куриная твоя голова! На себя буду стараться, на детей, на порядочных хозяев… Сказала тоже — «людей». Разбойников, а не людей!

Совсем не по намеченной программе вышла эта беседа. И звание войта не очень гладко и совсем без триумфа вошло в хату Василя Бусыги.

Не было в глухих уголках Полесья ни газет, ни телеграфа, ни телефона — этих достижений человеческого ума, этих передатчиков вестей о происходящих в мире событиях. Но вести все же проникали в полесские деревеньки. От человека к человеку, от села к селу путешествовали они тысячами дорог и тропок и рассказывали о том, что творится в тех местах, где обосновавшиеся белополяки заводили свои порядки. И воспринимались эти вести по-разному. Одних они радовали и обнадеживали, других печалили и тревожили, в зависимости от того, до кого они долетали и какие это были вести. По-разному воспринимали их Василь Бусыга и Авгиня.

Одной из таких вестей был рассказ о том, как большая группа арестованных крестьян разоружила белопольский конвой и разгуливает теперь по лесам. Авгиня уже знала об аресте Мартына Рыля. Услыхав о разоружении польского конвоя, она повеселела: в сердце ее зародилась надежда, что среди освободившихся из-под ареста крестьян находится и Мартын Рыль. Василь Бусыга помрачнел: его тревожило, не было ли в этой группе Мартына Рыля, не на свободе ли теперь Мартын? Беспокоило его и то обстоятельство, что дед Талаш прячется в лесу. Панаса взяли как заложника, чтоб дед Талаш пришел и сменил сына. Но дед Талаш не спешит. Или он не знает об аресте Панаса, или что-то замышляет. Василю, как войту, как человеку, стоящему на страже порядка, нужно об этом подумать. Не помешает и посоветоваться с достойными людьми. В этом направлении и бегут мысли Василя.

Авгиня тайком от Василя заглянула к бабке Насте, после того как забрали Панаса. Это было как раз в тот день, когда дед Талаш, переночевав в своем доме вместе с Мартыном Рылем, на рассвете ушел в лес. Бабка Наста сидела на дубовой колоде возле печи, погрузившись в свои бесхитростные, овеянные тоской мысли. И действительно, обидно было бабке Насте: всегда жили в бедности, но хоть спокойно, не знали такого горя, а теперь еще большая бедность и разбитая жизнь. Забрали Панаса, хотят забрать и старика. И как оно еще обернется, никто не знает. В хате, кроме бабки Насты, не было ни души. Максим и его жена Алена — она только сегодня вернулась от родителей — работали во дворе: пилили дрова. Они недавно поженились, и детей у них еще не было.

Зачем пришла сюда Авгиня?

Она пришла со смутной надеждой услышать что-нибудь о том, что занимало ее мысли. Ей хотелось знать, чем живут, что думают эти люди, к которым так враждебно относился Василь и люди его круга. Авгиня не была уверена в том, что сложившееся положение, возникшее в результате бурного хода событий, будет прочным и в дальнейшем. Она колебалась между кулаками и беднотой. Мотивы личного порядка тянули ее в лагерь, враждебный Василю. Она понимала, что хозяйство Василя и его звание войта, столь неосторожно принятое, могли пойти прахом.

Бабка Наста сильно удивилась, когда Авгиня вошла в хату.

— День добрый, бабушка! — весело и приветливо поздоровалась Авгиня. В голосе ее было так много искренности, что бабка Наста немного успокоилась.

— Садись, Авгинька.

Бабка Наста засуетилась и даже поднялась, чтобы уступить свое место Авгине.

— Ничего, бабушка, я только на минутку. Присяду тут…

Авгиня присела на угол полатей, напротив бабки Насты.

— Пришла я к вам, бабушка, — Авгиня сразу приступила к делу, чтобы показать, что она действительно забежала на минутку, — не возьметесь ли вы спрясть мне немного шерсти? Самой управиться трудно.

Шерсть тут была только поводом.

Бабка Наста вздохнула.

— Почему же, можно и попрясть. Работы в хате особой нет. Да и Алена вернулась от своих, и ей делать нечего. Вечера долгие, и день тянется, когда работы нет. Сидишь вот и думаешь. Думаешь, думаешь, голова как котел сделается, и не знаешь, куда деться, к чему руки приложить. А тут еще керосин вышел, лампы не зажжешь, и где достать керосину, кто его знает.

Бабка Наста говорила долго и много. Одно слово цеплялось за другое, одна мысль вызывала другую, и хотя тесной связи между ними и не было, но речь ее лилась бесконечным, затяжным, осенним дождиком. Авгиня внимательно слушала, покачивала головой в знак согласия и глядела на бабку ласковыми глазами. И ей тоже хотелось говорить. А разговор между женщинами — это водоворот слов, бесконечный поток их.

— У меня есть немного керосину в запасе. Я вам пришлю с Алесей. А за пряжу не обижу — заплачу или шерстью, или салом.

— Да чего там, сойдемся, Авгинька.

— А что слышно у вас? — вкрадчиво спросила Авгиня.

— Ох, милая ты моя! — тяжело вздохнула бабка Наста. — Такое у меня горе! Такое лихо навалилось!