Крылья империи - Владимир Коваленко

— Этот может, да. Будете в Варшаве, повторите. Все ценители старины в жупанах возжаждут изрубить вас в куски дедовскими саблями, а реформаторы во французских камзолах будут шпажонками вас оборонять… А потом придут саксонцы и растащат драчунов в стороны.

— Неужто так плохо?

— Для Варшавы, князь, для Варшавы. Русским сойдет.

А потом было первое совещание, на котором сидели два императора. Еще, конечно, Мельгунов, дядя Петра Георг-Людвиг Голштинский, Румянцев, Миних. И Баглир. «Принц Иван» все больше молчал, изредка вставляя цитаты из Священного Писания, тезки Златоуста и других православных книг. И неожиданно уперся, когда его решили назначить соправителем.

— Мне бы просто — волю. — Иоанн смотрел спокойно, хотя его судьба решалась. — Чтобы по городу ходить и вообще — жить. А отречение я могу подписать. Хоть за себя, хоть за всю семью. Вы их тоже отпустите. Я же родителей и не видел почти.

— Я тоже, — Петр, изначально настроенный празднично, погрустнел — но и посерьезнел. — Я тоже. Только я своих уже не увижу. Я же сирота — без матери от рождения, без отца с одиннадцати лет. Потому и хочу решить вопрос. И нахожу, что раз уж судьба распорядилась сохранить тебе волю и разум, а мне — жизнь, значит, России нужны мы оба. Для начала ты мог бы взять Синод — знания у тебя есть, да и человек ты, кажется, прямой. Так что найдешь понимание и у клира, и у прихожан…

Уговорил. Да и сановники, попереглядывались, но — решили: странно получится, однако бывало-то и не такое. Может, конечно, цари потом передерутся, а вот им власти выйдет побольше, как дело ни обернись. В конце концов Иоанна все-таки решили утвердить вторым императором. Более того. Было решено, что отныне в России будет всегда два императора — один из Голштинской фамилии, другой — из Брауншвейгской. Или, как говорил Иоанн, — Петровичи да Ивановичи. А чтобы не передрались — полномочия поделить. Войну же объявлять и другие столь же важные дела вершить — по взаимному согласию.

— А если оба рогом упретесь? — спросил Мельгунов.

— Тогда пусть князь-кесарь рассудит. Напротив чьего решения контрассигнует, того и правда. Петру Александровичу мы доверяем. А в будущем князя-кесаря пусть Сенат утверждает, пожизненно.

— А кто будет назначать Сенат?

Задумались. И решили Сенат не трогать. А избирать для выборов князя-кесаря комиссию от всех сословий. И большинством голосов членов сей комиссии такового и утверждать — из десяти лиц, представленных императорами, — по пяти кандидатов каждым. Подробные правила разработать поручили самому Румянцеву — как уже действующему князю-кесарю…

Выход войск в поход пришлось задержать на неделю из-за новой присяги императору Иоанну, который пока взял в руководство Синод, и князю-кесарю, которому было отныне предписано таскать на голове венок в древнеримском стиле.

Глава 5

ГЕНЕРАЛ

Баглир стоял на пригорке и радовался, что к полевой форме ввели плащи. От резкого датского ветра не спасет никакой сюртук на меху. Пробьет насквозь, как пулей. Когда-то, три дня назад, тут были ветряные мельницы. Мельницы сгорели, Дон Кихоты восемнадцатого века пользуются калеными ядрами. Но ветер остался. Вокруг жужжали ослепшие от долгого полета пули, на такой дистанции для его доспеха вовсе неопасные. А возможность схлопотать свинцового жука в глаз или висок почему-то не пугала. Может быть, Баглир просто очерствел. Искорка недовольно пряла ушами. У нее-то панциря нет.

Впереди под неубедительный, легко сносимый ветром барабанный бой для которой уже атаки строилась бывшая гвардия. Еще дальше — стеной стояли рыжие линии датской пехоты. Такие же несокрушимые, как и вчера. И позавчера.

Баглиру была особенно неприятна одна из причин столь достойного сопротивления датчан. А именно, выигрыш во времени. Пока русские воевали друг с другом, датчане во главе с невесть откуда возникшим графом Сен-Жерменом успели навестить славный — и совершенно нейтральный — город Гамбург. Казалось, недурно укрепленный город со стойким гарнизоном из собственных граждан был в состоянии дать достойный отпор нахалам, потребовавшим с него контрибуцию в миллион талеров. Тем более что датская армия, разленившаяся за долгие годы мира, сильно напоминала прежнюю русскую гвардию и Сен-Жермена, поволокшего ее в поход, открыто ненавидела. Но купцы боялись убытков от блокады. Сели за счеты — и выяснилось, что дешевле дать Сен-Жермену требуемые отступные. На полученный миллион граф армию приодел, перевооружил, выплатил за поход тройное жалование — и стал едва не боготворим. Датская армия теперь рвалась в поход и вышла к Любеку, чтобы повторить грабеж.

Тогда Баглиру пришлось совершить пару небольших полетов туда и обратно — и в тылу у Сен-Жермена заполыхало. Датские гарнизоны по всему Шлезвигу были разоружены. И — из ничего — возникла новая голштинская армия, имеющая мало общего с официальной армией герцогства. Дралась она, несмотря на нехватку буквально всего, храбро и даже забралась на территорию собственно Дании. Сен-Жермену пришлось оставить в покое Любек и отправляться давить восстание. Тут его и перехватили русские колонны.

Длинный летний день уже начинался, и солнце подбиралось все ближе и ближе. Датчанам было все равно. А вот русские попали в ловушку. Два дня их отчаянные лобовые атаки, лихие фланговые наскоки, хитрые охваты, беспощадные бомбардирования — все завершалось одним результатом. Датчане делали несколько шагов назад. И оставляли покрытые телами поля врагу.

На этом холме они стояли вчера. Теперь они тут лежали. Ниже, за спиной — вперемешку с так и не взявшими позицию штрафниками, на которых пошли в последнюю контратаку. А тут — одни, измочаленные огнем единорогов. Останки не людей — бомбы превратили все в фарш, — а рот и батальонов, целиком оседавших наземь при удачном накрытии. А вот батарея, которую они прикрывали, благополучно отступила, искрошив перед тем два русских полка. Точнее, русский и голштинский. Добровольческий. Из местных фермеров и горожан восставшего против датчан Рендсбурга. Они даже мундиры успели пошить. Русские, зеленые. И, в отличие от штрафников, взошли на вершину. Датский командующий Сен-Жермен, говорят, аплодировал. И соизволил заметить, что атака была прекрасна. А уцелевших голштинцев потом свели в роту. Страшное дело, когда один народ защищает свою землю — а другой свою освобождает. И это — та же самая земля, которая так пропитана кровью тех и других, что уже и не разберешь чья.

Нет, так не воюют. И пусть заткнутся любители гладиаторских боев — это не прекрасно. Люди такого духа заслуживают если не лучшей участи, то хотя бы более полезного использования.