Что такое психотерапия - Джей Хейли

Когда возникла теория коммуникации, все стали автоматически считать, что все слова пациента являются ответом на то, что сказал или сделал терапевт, хотя связь не всегда была ясна. Если пациент говорил: «Сегодня утром танкер с горючим опоздал на встречу с моей подводной лодкой», считалось, что это комментарий по поводу опоздания терапевта. Казалось очевидным, что пациенты часто считают метафору наиболее безопасным средством общения, так как в этом случае никого нельзя обвинить в критике, что вполне возможно, если высказываться прямо. С появлением в 1960-х гг. психотропных препаратов психиатрия снова стала рассматривать высказывания пациента просто как отражение нарушенного мышления, а не как реакцию на социальную ситуацию. Это стало большим облегчением для терапевтов, которым не нравились намеки, содержавшиеся в метафорах пациентов. Странное общение с пациентом снова стало восприниматься исключительно как сигнал психиатру о том, что для лечения необходимы лекарства и режим. Остался только один вопрос: какой препарат лучше всего прекратит эти разговоры и вернет человека под контроль общества? Психиатрическое общение начало становиться фармакологическим.

Однако иногда тот факт, что странные высказывания клиента относятся к терапевту, просто невозможно игнорировать, вне зависимости от желания терапевта. Терапевт может попытаться отрицать, что клиент говорит метафорически или намеками высказывает критику, но все же бывают ситуации, когда терапевт просто не может притвориться, будто замечание клиента — это всего лишь отражение расстройства мышления. Когда клиент многократно предлагает терапевту одну и ту же метафору, это означает, что он пытается высказать важные идеи. Иногда клиент и терапевт могут увязнуть в игре, основанной на избежании болезненных вопросов, связанных с психозами. В таком случае терапия будет тянуться до тех пор, пока не вмешается супервизор и не выведет их обоих из тупика.

Реджинальд в свои двадцать с небольшим был упитанным молодым человеком, который изводил всех и каждого своими настойчивыми заявлениями о том, что он совершил убийство. Особенно он «достал» своего терапевта доктора X., психиатра, проходящего обучение по резидентной программе, так как все три года индивидуальной терапии не говорил почти ни о чем другом, кроме убийства. Доктор X. терпеливо выслушивал, как Реджинальд снова и снова, и опять объясняет ему, что он совершил убийство и его долго преследовали, — как правило, это были мужчины в машине черного цвета, которые, как он подозревал, были агентами ФБР. Когда Реджинальда расспрашивали о деталях убийства, он немного смущался, жаловался на амнезию, из-за которой он забыл большую часть произошедшего, но сохранял уверенность в том, что он убил и в конце концов понесет наказание за это, мужчины в черном автомобиле приедут за ним и увезут.

Реджинальда несколько раз госпитализировали и годами держали в больнице. Большую часть своей взрослой жизни он принимал сильные антипсихотические препараты. В результате этого лечения у него развилась поздняя дискинезия — форма неврологического заболевания, вызываемого нейролептиками. Его симптомы были типичны для данного вида психического расстройства и представляли собой непроизвольные движения губ и рук и непроизвольные прищелкивания языком. Если Реджинальд концентрировал свое внимание на том, чтобы прекратить непроизвольные движения рук, ему это удавалось, но как только он отвлекался, движения возобновлялись. Непроизвольные движения губ искажали его лицо в отвратительной гримасе. Помимо дискинезии и страха перед парнями из черной машины, которые едут, чтобы арестовать его за убийство, у него была еще одна проблема — он не мог устроиться на работу, чтобы содержать себя.

Приняв участие в программе обучения семейной терапии, доктор X. привел с собой Реджинальда на «живую» супервизию. Супервизор обязал доктора X. встретиться с Реджинальдом в присутствии всей его семьи. Отец оказался инвалидом-диабетиком, с матерью тоже не все было в порядке. Казалось, прояснилась одна из причин того, почему Реджинальд не работал: он должен был оставаться дома и ухаживать за отцом. Кроме чисто физического ухода, он должен был еще снабжать отца хоть какой-то пищей для размышлений, чтобы не дать тому впасть в депрессию из-за своей болезни. Разумеется, отец Реджинальда часто весьма цветисто излагал свои мысли по поводу предполагаемого убийства, и его гнев помогал ему забыть о том, что его заболевание неизлечимо и, скорее всего, приведет к потере обеих ног. На семейном сеансе отец сказал, что не нуждается в том, чтобы Реджинальд сидел дома и заботился о нем. Мать была согласна сама заботиться о муже. Реджинальда включили в программу трудовой реабилитации, и он стал целые дни проводить вне дома, как и всякий работающий человек. Его родители вполне справлялись без его помощи. Однако Реджинальд продолжал рассказывать родителям и терапевту об убийстве и парнях в черной машине. И мать, и отец рассказывали терапевту, что Реджинальд выводит их из себя своими рассказами об этом преступлении.

По предложению супервизора терапевт убедил родителей, что им больше нет необходимости терпеть ради больного сына его нескончаемый монолог о предполагаемом убийстве. Родители пришли по настоянию терапевта на семейном сеансе к соглашению, что если Реджинальд еще раз расскажет им об этом убийстве, они немедленно наймут ему адвоката. Это означало, что они как бы стали рассматривать это убийство как реальное событие, которое требует защиты в суде. (В таких случаях часто бывает полезно буквально воспринимать метафору.) Родители упорно держались этого плана даже тогда, когда Реджинальд стал возражать, что адвокат — это дорого и вообще он может над ними посмеяться. Родители не только согласились на этот план, но согласились с большим воодушевлением. Они впервые получили практический совет о том, как им действовать, чтобы прекратить постоянные обсуждения убийства.

После этого семейного терапевтического сеанса Реджинальд всего лишь раз упомянул об убийстве при родителях. Они немедленно начали звонить адвокату. Реджинальд начал возражать, говорить, что не хочет, чтобы они тратили деньги, и обещал, что больше никогда не заговорит при них об этом преступлении, — и больше так не делал. Очевидно, он воспринял решимость родителей прекратить эти разговоры как знак того, что они не нуждаются в такого рода «помощи» от него. Эта реакция показывает, насколько нормальным может стать молодой человек с психозом, если его родители могут договориться между собой и отказаться терпеть определенное поведение. Однако на индивидуальной терапии Реджинальд продолжал «доставать» своего терапевта постоянными разговорами об убийстве.

С помощью своего супервизора доктор X. составил план работы с «преступлением» Реджинальда. Реджинальд как-то сказал, что ему повезло, что он сумасшедший. Если бы он был нормальным, люди в черной машине приехали бы и посадили бы его тюрьму за убийство. Терапевту посоветовали принять это высказывание всерьез и рассказать Реджинальду, какую это создает проблему для терапевта. Терапевту часто бывает полезно воспринимать метафору как касающуюся лично его.

Я позволю себе сделать отступление и описать еще один случай, в котором буквальное понимание метафоры оказалось весьма полезным. Я проводил терапию с пациентом с диагнозом «хроническая шизофрения» в Veterans Administration Hospital, в котором тот был заперт несколько лет. Я работал с ним так же, как и другие психотерапевты в 1950-е гг. — каждый день в течение часа. Мы считали, что «долгосрочная терапия» означает «глубинная терапия». У этого молодого человека — назовем его Сэм — была «словесная окрошка», т. е. он без конца говорил, и его речь казалась набором случайных метафор. Я интерпретировал это, но без какого бы то ни было успеха. Особенно раздражало, что Сэм настаивал, будто он богат, и что у него припрятаны миллионы долларов. В действительности же он был сезонным рабочим, который сошел с ума и был помещен в государственную клинику. Позже его перевели в госпиталь для ветеранов, после того как он назвал свой армейский учетный номер, который оказался точным, чего нельзя сказать о других названных им фактах его биографии, — например, в качестве места рождения он называл планету Марс.

Разговоры Сэма о его богатстве и обладании миллионами вторгались в наши терапевтические диалоги, и эта тема раздражала меня все больше и больше. Наконец я решил действовать. Тогда я уже начал приглашать Сэма на обеды к себе домой, чтобы дать ему хоть какое-то представление о жизни за пределами госпиталя; он был заперт там так долго, что уже ничего не помнил о той жизни. Моим детям он понравился, особенно его дикие метафорические дискуссии, которые они слушали как захватывающие истории. На терапевтическом сеансе после одного такого визита, когда Сэм снова начал говорить о своих миллионах, я сказал, что он был у меня дома и мог видеть, что я не богат, а раз уж у него так много денег, то не мог бы он дать мне миллион долларов для выплаты кредита. Я сказал: «Почему бы вам не прийти ко мне с миллионом в эту пятницу?» В пятницу он пришел с рулоном денег для игры в «монополию». Я указал ему на то, что это не настоящие деньги и что в банке для выплаты кредита их у меня не примут. Я сказал, что разочаровался в нем, потому что он не помог мне в моих финансовых проблемах. Я приколол счет на стену своего офиса. После этого Сэм лишь раз упомянул о своем богатстве. Я просто показал на счет на стене, и он больше никогда об этом не вспоминал. Метафора исчезла, и мы стали строить для него планы о том, как ему покинуть госпиталь и найти работу.