Ужасы: Последний пир Арлекина - Рэмси Кэмпбелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Доктор ошибался. Некоторые сны очень беспокоили, особенно призрачный аромат горящих осенних листьев или отрывочные воспоминания об обугленной плоти…
Гарретт Ларкин был успешным ландшафтным дизайнером. Головной офис компании находился в Чикаго, а филиалы были разбросаны по многим штатам. Он жил с прекрасной женой уже тридцать лет; недавно младшая дочь — одна из трех — поступила в Антиохийский университет. Отец семейства уверенно смотрел в будущее, где его ждало комфортное и спокойное пятое десятилетие, а в старом доме своих родителей он не спал с семнадцати лет.
Гарретт Ларкин проснулся в особняке на Кедровой улице с чувством легкой тревоги. Он потянулся через голову, чтобы включить лампу из черного металла, выполненную в виде силуэта ковбоя и висевшую над кроватью. Нащупал выключатель, но ничего не произошло. Гарретт выскользнул из-под одеяла и через привычную, знакомую темноту пошел в ванную, где и зажег свет.
Наполняя стакан водой, он увидел, что его руки принадлежат старику. Не ему! Лицо, отразившееся в зеркале, тоже было чужим — изборожденное морщинами от множества лет и забот. Седые редеющие волосы. Нос картошкой, весь в красных пятнах. На левой брови не хватало шрама, оставшегося после столкновения с «вольво». Руки ныли от мозолей, которые появляются только после долгой и тяжелой ручной работы. Свадебного кольца нет. Не слишком чистая фланелевая пижама, свободно висящая на худом теле…
Гарретт медленно выпил воду, изучая отражение. Возможно, это еще один сон. Надо дождаться пробуждения.
Он зашел в комнату братьев — там мирно спали два незнакомых мальчика. На вид им было лет по девять, максимум — тринадцать. И все же они чем-то напоминали Гарретту родню. Давным-давно, когда вся семья жила на Кедровой улице…
Один мальчик неожиданно зашевелился и открыл глаза. Посмотрел на старика, силуэт которого виднелся на фоне горевшего вдали света в ванной, и сонно сказал:
— Что-то случилось, дядя Гарри?
— Ничего. Мне показалось, кто-то из вас плачет. Спи, Джош!
Голос принадлежал ему, а ответ получился автоматическим. Гарретт Ларкин вернулся в комнату и сел на край кровати, ожидая рассвета.
Взошло солнце, в воздухе разлился аромат свежего кофе и жареного бекона, а сон все не кончался. Ларкин впотьмах нашел одежду, натянул знакомые штаны и спустился по лестнице.
Новый ковер, большая часть мебели незнакома. Однако это был тот самый дом на Кедровой улице, но состарившийся.
Племянница суетилась на кухне. Ей уже перевалило за тридцать, а платье было явно маловато. И главное — Гарретт не видел ее никогда в жизни.
— Доброе утро, дядя. — Она налила ему кофе. — Мальчики уже встали?
Он сел за кухонный стол и осторожно подул на горячую жидкость.
— Спят как убитые.
Люсиль оставила бекон на минуту и пошла к лестнице, ее голос эхом отдался наверху:
— Дуэйн! Джош! Вставайте, солнце на дворе! Не забудьте прихватить грязную одежду, когда будете спускаться! Шевелитесь!
Мартин, ее муж, пришел на кухню, обнял жену и налил себе чашку кофе, потом незаметно украл кусочек бекона.
— Доброе утро, Гарри. Хорошо спалось?
— Не очень.
Мартин захрустел пережаренным беконом.
— Надо, чтобы мальчики убрали листья после школы.
Старик подумал о запахе горящих листьев и вспомнил боль от испаряющейся кожи… Кофе обжег горло потоком кипящей крови, и Гарретт проснулся.
Он задыхался в темноте; сел на кровати, пытаясь найти выключатель ковбойской лампы. Не нашел. А потом зажегся свет — на ночном столике с противоположной стороны огромной кровати. Жена заботливо смотрела на Гарретта.
— Что с тобой? Все нормально?
Он попытался собрать обрывки сна.
— Вроде да… Рейчел. Опять кошмар приснился.
— Опять? Снова, дорогой, снова. Ты своему психотерапевту о них рассказал?
— Он говорит, что это ностальгия по детству. Реакция на приближающуюся старость…
— Похоже, у тебя было счастливое детство. Ничего, если я свет выключу?
И он снова погрузился в сон о Кедровой улице…
Гарретт уютно свернулся калачиком под фамильным ватным одеялом, лежа в кровати в своей комнате и спасаясь от октябрьского холода, пронизывавшего неотапливаемый верхний этаж. Что-то уперлось ему в ребра, и он проснулся. Фонарик, при свете которого мальчик читал запрещенные родителями комиксы-ужастики, вместо того чтобы спать, закатился ему под бок.
Гарри включил его и осветил комнату. Луч казался болезненно желтым — давно пора заменить батарейки, — но по стенам спальни он скользил вполне уверенно. Все выглядело привычно: постеры с самолетами, картинки-раскраски и (осенний штрих) вырезанные украшения на Хеллоуин — тыквы, черные кошки, ведьмы на метлах и танцующие скелеты. Луч уперся в узкое окно, выхватывая из темноты книги на полках и всякие милые сердцу предметы. На столе красовался наполовину законченный самолет Б-36, «Летающая сигара», ядерный бомбардировщик в окружении пластиковых деталей и тюбиков с клеем.
Фонарик стал гаснуть, когда Гарретт перевел его на другую сторону комнаты, где наткнулся на глядевшее сверху лицо — совершенно незнакомое, взрослое и отвратительное в желтом свете. Поначалу Гарри решил, что это один из братьев в маске, а затем понял: рядом с ним стоит настоящий безумный убийца с тесаком мясника, прямо как в его комиксах. Вдруг от освещенного лица черными полосками начала отслаиваться плоть, обнаженные кости и зубы обугливались и трескались, превращаясь в пыль. Мочевой пузырь мальчика взорвался горячим потоком.
Ларкин забормотал, ерзая и стараясь дотянуться под слоями потертого полиэтилена до промежности, решив, что обмочился во сне. Вроде нет. Впрочем, сейчас это не имело значения…
Что-то тыкалось в ребра. Оказалось — наполовину пустая бутылка «Тандерберда».[28] Он сделал глоток. Прижатое к телу вино нагрелось, и его пары сразу ударили в нос.
Ларкин поглубже залез в свою картонную коробку, туда, где она прислонялась к стене. Этой осенней ночью было холодно — приближалась еще одна отвратительная зима, — и Гарретт подумал, не стоит ли ему вылезти и присоединиться к остальным около горящей бочки. А пока решил выпить еще, чувствуя, как крепкая жидкость согревает горло и кишки.
Когда мог себе позволить, он всегда пил «Тандерберд» — такая вот связь с детством. «Я учился водить на новеньком „тандерберде“[29] шестьдесят первого года, — часто говорил Гарретт тем, кто сидел рядом. — Белый такой, с голубым салоном. Невероятно мощный и быстрый как молния. Девчонки из старших классов выстраивались в очередь, чтобы покататься. Да, с прекрасным полом у меня тогда проблем не было!»
Естественно, Гарретт лгал. Отец никогда не доверял ему водить «тандерберд», и юность прошла за выжиманием сцепления дешевого «фольксвагена-жука». Но в перспективе все это не имело значения, поскольку сразу после колледжа его забрали в армию, и лучшая часть Гарри осталась во Вьетнаме.
Армейские госпитали, вытрезвители, реабилитационные центры и много тюрем. Сколько? Не сосчитать! Да и зачем? Никому не было до этого дела. Ларкин вспомнил, что снова видел во сне Кедровую улицу. Даже ядовитое пойло не смогло полностью истребить воспоминания. Он вздрогнул и задумался, осталось ли что-нибудь поесть.
Решил попытать счастья у горящей бочки. Вылез из картонки, засунул в карман бутылку и постарался сообразить, не оставил ли в коробке чего-нибудь, что можно украсть. Скорее всего, нет. Вместо этого ему неожиданно вспомнилось, как он однажды устроил себе дом в огромной коробке из-под холодильника — там, на Кедровой улице, пока дожди не превратили картон в кашу.
Вокруг костра сидела дюжина (или около того) человек, казавшихся силуэтами на фоне горящей бочки из-под мазута. Их не должно было быть здесь, но работы на этом участке сноса вроде закончились два года назад. Ларкин, шаркая, пошел к ним — пятно потрепанных отходов, неотличимое на общем фоне пейзажа городской свалки.
— Че за проблемы, приятель? — спросил его Пойнтмен.
— Слишком холодно для сна. Кошмары…
Негр понимающе кивнул и здоровой рукой пошуровал палкой в огне. Вверх взлетел сноп искр и исчез во тьме.
— О Вьетнаме?
— Хуже. — Ларкин вытащил бутылку. — Снилось, что я опять ребенок. Дома. На Кедровой улице.
Пойнтмен сделал внушительный глоток и передал вино обратно.
— Ты же говорил, у тебя было хорошее детство.
— Говорил. Насколько помню. — Гарретт прикончил бутылку.
— То-то же, — посоветовал негр. — Иногда лучше все забыть.
— Иногда я даже не могу вспомнить, кто я.
— Бывает, так правильнее всего.
Пойнтмен взял старый упаковочный ящик и швырнул его в бочку. Внутри свила гнездо крыса, и все исчезло грибом ярких искр и жирного черного дыма.