Очерки агентурной борьбы: Кёнигсберг, Данциг, Берлин, Варшава, Париж. 1920–1930-е годы - Олег Черенин

И «чистые» польские дипломаты, и офицеры разведки крайне неохотно принимали предложения своего руководства о работе в Советском Союзе. Такое отношение было вызвано условиями жизни и работы польских дипломатических представительств в стране. Крайне плохие бытовые условия существования в советских городах, замкнутость небольших коллективов, обусловленная разного рода внешними и внутренними ограничениями, деятельность советской контрразведки — все «отравляло» жизнь польским дипломатам.

Сотрудник польского МИД Вацлав Збышевский писал: «Каждодневное проживание в условиях, близких к тюремным, для персонала было очень трудным, и я сочувствовал тем несчастным товарищам, которые работали в московском консульстве. Мужчины еще более или менее переносили трудности, связанные, как говорили русские, с “общежитием”, но их женам было намного хуже. Многие были озлоблены до того, что неприязнь к подругам “по несчастью” буквально висела в воздухе»[260].

Ему в своем докладе вторил шеф киевского консульства: «Дом (здание консульства. — Авт.) исключительно холодный. Невозможность в зимние месяцы обеспечить теплом до более-менее сносной нормы является проблемой, угрожающей здоровью и затрудняющей работу персонала. Электрический ток такой слабый, что осенью и зимой после наступления сумерек читать и писать без напряжения зрения совершенно невозможно».

Если для московской миссии проблемы обеспечения продуктами питания в целом не существовало, то для всех остальных дипломатических представительств она была одной из главных. Дело в том, что советские санитарные органы под предлогом недопущения эпидемиологических заболеваний своими решениями вынесли запрет на пересылку из-за границы почтовых отправлений с продуктами питания. Это привело к тому, что иностранцы были вынуждены довольствоваться местными продуктами, не отличавшимися широтой ассортимента.

На дипломатическую и консульскую работу в Советский Союз, как правило, выезжали сотрудники с низким доходом, которые принимали соответствующие предложения в желании поправить свое материальное положение за счет серьезных надбавок к жалованью, которые компенсировали все трудности проживания в советских условиях. По тогдашней «шкале престижности» зарубежных представительств Польши СССР находился в самом конце списка[261].

В соответствии со сложившейся практикой работы польской разведки, Незбжицкий в переписке с зарубежными аппаратами пользовался множеством рабочих псевдонимов: «Роман Фельдт», «Ежи Ягрым», «Винсенты Карский», «Витольд Коперский», «Антоний Лясоцкий» и т. д. (всего не менее тридцати). Кроме рабочих, в своем литературном и публицистическом творчестве он использовал псевдонимы «Михал Липский» и «М. М.». Но в качестве крупного исследователя советской проблематики Незбжицкий вошел в историю польской советологии под псевдонимом «Рышард Врага».

В переписке со своими зарубежными корреспондентами, с которыми его связывали не только служебные отношения, он не стеснялся в выражениях. Так, в письме начальнику киевской плацувки «L.11» Люциану Годзялтовскому читаем: «Вместе с тем, тебя следует отругать, — под вашим носом, пся крев, происходят изменения, о которых вы не имеете понятия. Вместо разговоров друг с другом о “важных делах”, не стоящих выеденного яйца, вы лучше бы ходили по городу и были более внимательными».

В других письмах он тоже не скупился на выражения: «Как о себе, о вас, дряни, заботишься и думаешь, чтобы вам там хорошо было. Вы должны пахать, а не играть в сопливых дипломатов… От вас не требуется невозможного самопожертвования. Я сам знаю, что можно, а чего нельзя. Есть такие плацувки, работающие в худших условиях, в отличие от вас, что вам и не снилось».

Иногда в словах Незбжицкого проскальзывал и юмор: «Я дал вам автомобиль. А может, вам еще дать самолетик и шапку-невидимку? Не дождетесь!»[262].

Одна из сложностей в организации текущего руководства подчиненными плацувками была связана с ограничительными мерами советских властей на пересылку дипломатической корреспонденции. Так, миссия в Москве, через которую осуществлялась письменная связь с Центром, могла направлять дипкурьера в подчиненные ему консульства не чаще одного раза в месяц. Последние, в свою очередь, могли отправлять служебную корреспонденцию не чаще чем два раза в месяц. Вализы с отправлениями не должны были превышать 6 килограммов и т. д.[263]. Все это значительно осложняло деятельность разведывательных точек в СССР.

Неуемная энергия Незбжицкого и его незаурядная личность требовали от его руководителей умелого руководства и ограничения чрезмерной инициативы. Начальник 2-го отдела Юзеф Энглихт, который хорошо знал и ценил Незбжицкого, считал, что, при всех положительных качествах подчиненного, следует всячески сдерживать его активность, которая не дает ему сосредоточиться на главном деле.

Незбжицкий всегда очень критично относился к непосредственно ему не подчиненным разведывательным структурам. Он крайне негативно оценивал деятельность приграничной разведки, проводимой соответствующими аппаратами Корпуса пограничной охраны.

Не меньше нареканий с его стороны вызывала работа территориальных органов 2-го отдела — экспозитур. В частности, он критиковал виленскую Экспозитуру № 1 за ошибки в вербовочной работе по иностранцам, следующим транзитом через территорию Польши: «До меня дошли слухи, что иностранцы, зная о той акции, стараются избегать проезда через Польшу, чтобы не навлечь на себя неприятностей». Он считал, что такие ошибки в вербовочной работе вызывают деконспирацию проводимых мероприятий, а в случае их огласки приводят к дипломатическим осложнениям.

Он неоднократно принимал участие в инспектировании территориальных экспозитур и по их результатам делал выводы, что в работе доминирует случайность, что вырабатываемые меры по активизации агентурной работы недостаточны, что дублирование функций экспозитур и плацувок пограничной разведки ведут к организационному хаосу и т. д.[264].

Незбжицкий был последовательным противником совместной работы руководимых им плацувок и территориальных экспозитур. «Если бы это требование исполнялось, — писал Незбжицкий в одном из отчетов, — то не было бы случаев, когда их агент (экспозитуры. — Авт.) является к нашему послу с пакетом документов и требует у него денег». В другом документе он критикует руководителей экспозитур, которые в стремлении добиться весомых результатов распространяют свою деятельность вплоть до Урала или Кавказа, не сообразуясь со своими весьма скромными возможностями по поддержанию связи с исполнителями. Кроме того, он считал, что заведомо неисполнимые обещания высокой оплаты агентам приведут к тому, что последние будут отказываться от сотрудничества в случае невыполнения таких условий.

С другой стороны, он, по возможности, старался помочь своим коллегам-территориалам. Так, когда в киевскую плацувку с просьбой о помощи обратилась бывшая агентесса разведки Корпуса пограничной охраны Юзефа Войцеховская («Станислава Русицкая»), отбывшая наказание в СССР за шпионаж в пользу Польши, он предлагал свою помощь в ее перемещении на родину[265].

Руководство отделения IIа (разведывательного) 2-го отдела Главного штаба в 1930-е годы в лице почти бессменного его начальника подполковника Стефана Майера и подчиненных ему начальников рефератов «Запад» и «Восток» считало, что только непрерывность непосредственного наблюдения за выделенными для изучения разведкой объектами, а равно и качественный анализ всей совокупности информации, включая открытую, дает возможность представить целостную, неискаженную картину.

Отсюда проистекала убежденность в том, что в условиях советской действительности, с ее жестким контрразведывательным режимом, агентурная работа с ценными и высокопоставленными источниками в самой стране невозможна. Очень неохотно и с предельной осторожностью Незбжицкий выходил перед Майером с предложениями о возможных вербовках, которые инициировали зарубежные плацувки. Когда речь заходила о привлечении к сотрудничеству граждан СССР — поляков по происхождению, можно было быть уверенными, что санкции на вербовку не будут получены.

Дополнительной причиной такой осторожности являлось стремление избежать дипломатических осложнений в случае обнародования шпионских афер, что заметно снижало в зарубежных аппаратах мотивацию к активной агентурной работе.

Традиционная неприязнь между внешнеполитическим ведомством и разведкой любой страны была окрашена своеобразным польским колоритом. Польские рафинированные дипломаты свысока относились к разведчикам, считая тех «солдафонами», имея в виду их принадлежность к военному ведомству. Последние не оставались в долгу перед своими «чистыми» коллегами, между собой называя их «сборищем снобов». Еще со времен своей киевской миссии Незбжицкий вынес стойкую неприязнь к кадровым дипломатам. «От МИД (Польши. — Авт.) и ГПУ все скрывай», — учил он позже своего подчиненного.