Последнее лето ярла Ульфа (СИ) - Мазин Александр Владимирович

Короткий придушенный вопль и заполошное лошадиное ржание. И тут же мужской рык: «Враги! К оружию!»

А потом звон железа, который перекрыл женский визг. Я отодвинул в сторону кого-то из кирьялов и шагнул к крыльцу. Из-под крыльца на меня зарычали. И только. На таких, как я, псы здесь на нападают. Естественный отбор в действии.

Двери уже снесли. По ту сторону порога — покойник. Густой запах дерьма, крови и мочи. Так пахнет война. Позже добавится еще запах мертвечины, но нас к этому времени здесь уже не будет.

Пахло войной, но это была не война. Резня. Все закончилось минут за десять. Я мечей из ножен так и не вынул. Сопротивления, считай, не было. По-настоящему дрались только сам глава рода, два его сына и еще один умелец. Этот даже ухитрился развалить щит Фридлейва, что вообще-то достижение. Фридлейв до того, как попасть ко мне, был не кем-нибудь, а хускарлом самого Рагнара.

Потерь не было, сколько-нибудь серьезно раненных тоже. Самое существенное повреждение получил Искуси. Его тяпнули за щеку. Причем не собака, а девка, которую юный хускарл решил потискать.

— Ты удовлетворен? — спросил я Стега.

— Да. Теперь я готов отдать тебе свой меч.

— Если ты этого хочешь, — напомнил я.

— Хочу.

— Я, Стрига сын Чесна, принимаю сей обет и обязуюсь чтить тебя, Ульф Вогенсон, ярл и князь мой, выше отца, а вас, други-вои, держать заместо братьев! Слова мои слышат Перун, и Волох, и иные боги! Да будет так!

— Да будет так, — я положил руку на склоненную голову своего нового хускарла. — Отныне ты наш!

— Отныне ты наш! — разом взревели мои герои.

Сегодня уже в четвертый.

Стег. Ябирь. Бысл. И вот теперь последний, Стрига.

Само собой, спутники Стега тоже влились в мой хирд. И сразу стали хускарлами. А Стег — хольдом.

Медвежонок, с которым я на всякий случай посоветовался, мой выбор одобрил.

А вот Диру мой новый хольд категорически не нравился.

— Он моего сотника убил!

— Своего кровника, — уточнил я. — Или ты не знаешь, что с его семьей случилось?

— А ты знаешь, почему его Измором прозвали? — задал встречный вопрос свежеиспеченный князь Любеча.

— За это и прозвали, — предположил я.

— Ха! Он катом у моего брата был. Сам вызвался!

— Зачем такому воину — в палачи?

— Видать, нравится ему. Мне говорили, он и у ромеев тоже…

Ладно. Спасибо. Учтем.

— Это ты, Дир, не видел тех, кому это и впрямь нравится, — ухмыльнулся я. — Рядом с ними Стег — сущий добряк.

Но уточнить стоило.

И я уточнил.

— Так и было, — не стал отпираться Измор. — Не скажу, что люблю, но умею. Твой брат знает.

— Так он говорит, — кивнул Медвежонок. — А что умеет, поглядим при случае. Может, и сам у него чему научусь.

— Дир тебе сказал правду, — сказал Стег. — Но не всю. Убить он меня хотел. Его люди за нами следили. Искали, как бы прибить нас половчее. Гридь ему не простит, если он кровь за кровь не возьмет. Пока я Рюриков был, трогать меня нельзя было. А как стал сам по себе — другое дело.

— Надеюсь, ты не потому моим стал?

Измор засмеялся:

— Дир на меня своих напустить не рискнул бы. У него и так треть от дружины осталась. А мы бы за жизни свои меньше десятка не взяли. Он надеялся — исподтишка. Да зря надеялся. Мы всегда начеку.

— Зря ты с ним задружился, с Диром, — сказал Медвежонок. — Я бы его убил. И городок этот выпотрошил. Дело нехитрое, когда не ждут.

— Потому и не ждут, что старший я, а не ты.

Вот же… неисправимый.

— Добра тебе мало? Куда грузить станешь?

— Так если в этом дело, можно здешние лодки взять! — оживился братец. — Нам же по морю не ходить, только до нашего острова.

— Нет! — отрезал я. — Грабить Любеч мы не станем. Помнишь, как я в наш первый вик в Англии велел добычу в реку выкидывать?

— До сих пор жалею, — проворчал Медвежонок.

— Они тогда от жадности ерунды всякой нахватали. Посуды медной, гвоздей, шкур бараньих, — пояснил я Стегу.

— А чем плоха медная посуда? — удивился тот.

— Тем, что стоит поменьше этого, — я похлопал по тщательно упакованному тюку с византийскими кубками, — а места занимает столько же. Привыкай, хольд. Мои люди с меди не едят. Разве что в походе.

— Я понял, — равнодушно ответил мой новый хольд.

А он, похоже, к богатству безразличен. Необычно, однако.

— Раз мы не станем их грабить, то что тогда здесь делаем? — поинтересовался Медвежонок.

Уж точно не станем ждать, пока черниговские проведают, кто их согражданам встречный геноцид устроил.

— Готовимся, — ответил я. — К тому, чтобы сегодня уйти. Но сначала пообедаем.

Заря сделала все как велел Бури. Зелья получилось на два раза. Но Заря надеялась, хватит и одного. Перун скажет ей, что надо делать, и она сделает. Что бы он ни попросил — сделает. Для Молниерукого ей ничего не жаль. Кроме родной крови. Но ее бог точно не попросит. Вся ее родня — его воины. Нынешние или будущие. Не станет же он жертвовать своими?

Так думала Заря… Но прав был отец Бернар, когда говорил, что божьи пути не постичь человеческим разумом.

[1] Для интересующихся: река именуется Стрижень.

Глава 29

30

Глава двадцать девятая, в которой Скульд-конунг решает судьбу Ульфа-ярла

Смоленск.

Рюрика здесь уже не было. Зато было полным-полно наших. Ну как наших… Скандинавов. Причем многие явно не из головорезов. Похоже, Скульд решил основать здесь маленькое данло[1]. Нас новый конунг-князь Смоленска принял радушно. Накрыл поляну и поделился планами:

— Хочу, чтобы тут было как в Хедебю или Роскилле. Много денег, много товаров, много мастеров ремесел.

Хедебю, значит. Губа не дура.

Но моим понравилось. Когда на важном месте оказывается человек, говорящий на твоем языке, чтящий твоих богов и придерживающийся привычных обычаев, это намного удобнее, чем если место это занимает недружелюбный чужак.

Еще им понравилась Скульдова щедрость. Много мяса, много пива, много веселья.

Опять-таки уважение. Меня Скульд посадил одесную. И братца моего — тоже за главный стол. Медвежонок, правда, сидел за ним недолго. Свалил куда-то с Бирниром, даже кубок в честь конунга не подняв.

Скульд не обиделся.

— Берсерки… — сказал он мне, провожая их взглядом.

И не понять: по-доброму он или наоборот.

Впрочем, как он ко мне относится, я тоже не очень понимал.

С одной стороны, я потенциально опасный носитель информации о том, что он изменил Сигурду, с другой — он запросто отпустил хирдманов, которые тоже этой информацией обладают, и даже если взял с них клятву помалкивать, то разве это гарантия их молчания? Когда спрашивает Рагнарсон, единственный способ не проболтаться — это умереть.

— Есть у меня к тебе разговор, ярл…

— Слушаю тебя внимательно, конунг.

— Не сейчас, — Сутулый похлопал меня по плечу. — Сейчас веселись! Вон жена тебе рукой машет. Может, соскучилась? Ха-ха! Завтра приходи, ярл. К полудню. Поговорим о важном. Но пиво тоже будет! И поросенок. Знаю, ты любишь. А пока веселись, дружище!

Еще раз хлопнул меня по плечу, встал и отправился общаться с какими-то смоленскими лидерами, оставив меня в состоянии средней озадаченности.

Что это еще за тема секретная? Опять-таки друзьями мы со Скульдом никогда не были. Временными союзниками, соперниками, даже конкурентами… Но уж точно не друзьями.

Ну да завтра узнаю.

Я тоже встал и последовал совету Сутулого: отправился на женскую половину, где, согласно здешним неполиткорректным обычаям, полагалось сидеть моей жене.

Не могу сказать, что она от этого страдала. Боярские жены в свой круг приняли ее без сопротивления. Вернее даже сказать: это она до них снизошла. Ни родовитостью, ни богатством сравниться с ней здесь было некому. А еще о ней песни поют. Слава, она такая. Девушка сразу выше ростом становится. А если и без того ростом не обижена, то глядеть на нее можно только задрав голову.