Под знаком розы и креста - Владимир Кузьмин

– Михеич, там в наших санях их револьвер лежит.

Михеич неспешно прошел к саням и поднял револьвер:

– Да он незаряженный.

– Ну, я-то это понял давно, – сказал Петя негромко, – а вот Алексей Васильев этого даже не предполагал. Вы уж в рапорте отметьте его храбрость, ему на пользу будет.

– Отмечу, мне не жалко.

– А мы тогда поехали? У вас тут свидетелей полно, мы и не нужны особо. Григорий Алексеевич, вы, конечно, останетесь?

– Да уж останусь, Петр Александрович! Долг репортера, знаете ли, обязывает. И просто любопытно все от начала и до самого завершения своими глазами увидеть.

Антон Парфенович под уздцы развернул своего Орлика, и сани покатили в сторону дома.

– А вы никак и впрямь догадались, что пистолет у них ненастоящий? – спросил Петю кучер.

– Да настоящий он, только незаряженный. Может, и вовсе стрелять не может. Но вы ведь, Антон Парфенович, это не хуже меня поняли? А как?

– Как? Да отчего он тогда сразу не выстрелил, как мы к ним приближаться стали? Куда как удобно было в Орлика нашего пальнуть. Это ж не в человека! В коня! А то, что я его за этого конька при любом раскладе пришибу, он тогда еще не догадывался.

– Вот и я так же подумал, но уверен не был. Но как увидел, что тот грабитель револьвер подержал-подержал, да опустил, даже не прицелившись в нас ни разу, уверился, что это пугач.

Сани выехали на Базарную площадь.

– Домой, что ли, Петр Александрович? – спросил кучер.

– Давайте домой. Нет, забыл совершенно, мне же необходимо телеграмму отправить. Вы меня у почтамта высадите, я там уже добегу пешком.

– Как скажете.

В почтово-телеграфной конторе было немноголюдно. Телеграммы сегодня принимал давний знакомый, в свое время оказавший Пете очень важную помощь, Викентий Вениаминович. Это было очень хорошо, потому что Петя был не в состоянии в этот раз писать шифрованную телеграмму, да и спешил очень. Другой работник мог, читая сообщение, начать придираться, сказал бы, что текст выглядит подозрительно, или что приметы передавать не дозволено, или еще что. Петя о подобных случаях слышал. Пришлось бы спорить. А так он написал и отправил телеграмму быстро и без помех. Разве что Викентий Вениаминович глянул на него слишком понимающе. Но это ничего.

Петя вышел на улицу, с удовольствием глотнул свежего воздуха и поперхнулся. Глянул на часы над входом и понял, что попался с поличным. И не кому-нибудь, не инспектору их гимназии и даже не директору, с теми было бы возможно договориться. Нет ведь, подле него остановился сам губернский инспектор народного образования, известный своей строгостью и непримиримостью в отношении нарушения уставов.

– Здравствуйте, ваше превосходительство! – сказал Петя в надежде, что в отличие от него инспектор, прогуливающийся под руку с супругой, точного времени не знает. Но…

– Нарушаем! – жизнерадостно произнес штатский генерал[77]. – Недопустимо и постыдно, особенно сыну такого уважаемого человека. Вам должно всем остальным служить примером!

– Но, ваше превосходительство! Я же по делу!

– У вас не может и не должно быть никаких дел вне дома в это время. Но тем не менее укажите мне вашу причину, а я уж решу, насколько она уважительна. Пусть и заранее сомневаюсь.

– Мне необходимо было срочно отправить телеграмму, – Петя предпочел сказать правду, да и просто не сумел придумать ничего лучше.

– А вот мы проверим, что это за телеграмма и была ли она вообще. Следуйте за мной, господин гимназист.

– Но… Василий Андреевич, – попыталась вмешаться супруга. – Мы опоздаем!

– Это мой долг, дорогая моя Антонина Ивановна.

Петя еще и двери перед важным начальником вынужден был открывать. Так втроем они и вошли в помещение телеграфа.

– Любезный, – обратился инспектор к Викентию Вениаминовичу, – данный субъект отправлял у вас послание?

– Было дело.

– Дайте-ка на него взглянуть!

– Это невозможно!

– Но мне надобно!

– Никак невозможно.

– Вы же знаете, кто я, – стал строгим инспектор.

– Знаю, ваше превосходительство! – браво ответил телеграфист. – Но не имею права. Тайна переписки!

Сдвинуть с этого конька Викентия Вениаминовича было невозможно. Но это было хорошо известно Пете, но не инспектору. Препирались они долго, Василий Андреевич даже голос повысил, но ничего не добился. Окончательно разобиделся на всех и уже развернулся к выходу, но обернулся и спросил:

– Вот не умею себе представить, чтобы у гимназиста были какие важные послания, помимо пустяков!

– Так вы бы меня сразу спросили: важное или нет, – воскликнул телеграфист. – Крайне важная была телеграмма, и крайне срочная! Ее уже и отправили без очереди!

Кажется, инспектор чуть оттаял. Во всяком случае, не велел Пете следовать за ним и не стал продолжать выговаривать.

– Ух, пронесло! – сказал Петя, открыв инспектору с супругой дверь и выпустив их, но оставшись в помещении телеграфа.

– Строгое у нас с вами начальство. Я бы даже поспорил, чье строже, – улыбнулся Викентий Вениаминович. – Вы уж бегите домой, а то не ровен час еще кого встретите.

– Как дела? – поинтересовался за ужином отец.

– В целом неплохо.

– А в частностях тебя что не устраивает?

– Нужно бы нам автомобиль приобрести. Самый быстрый.

– Ну при наших дорогах…

– Знаю. А еще нельзя ли нам телеграфный аппарат прямо дома поставить?

39

– Приехали! – крикнул один из моих спутников, путешествовавших снаружи, отворяя дверцу кареты.

Пришлось вылезать. Руку мне, конечно, никто не подал, да это и к лучшему, не хотелось мне к их рукам прикасаться.

Пока мы ехали, успело стемнеть. И снег прошел, укрыв землю белым, благодаря чему было хоть что-то видно в ближайших окрестностях. Я спрыгнула и глянула по сторонам. Двор крупного трехэтажного особняка, вдали видны другие постройки. Усадьба, каких в Москве немало. Скорее всего, городская, пусть и на окраине, но вряд ли где в Подмосковье. Слишком долго мы петляли поначалу, так что путь по прямой проделали небольшой. Темно. Во многих окнах тусклые отблески свечей, иные горят на одном месте, иные – движутся. То ли здесь нет электричества, то ли его не включают, чтобы не привлекать излишне ярким освещением ненужного внимания. Немного в стороне стоят несколько подвод. Очень похоже, что из этого дома собираются съезжать. Меня с собой точно не потащат. И большой вопрос, в каком виде меня собираются здесь оставлять? Просто связанной или бездыханной?

Мой конвоир задержался в карете излишне долго, но спрыгнул ловко. Чуть потянулся, сдерживая зевоту, и ткнул пальцем направо:

– Туда.

Туда так туда. Мы миновали парадную лестницу, ведущую ко входу в особняк, и я уж было решила, что мы станем обходить его, чтобы войти сзади, но оказалось, что сбоку есть еще один вход. В него-то мы и прошли. Конвоир мой, распахнув дверь, чертыхнулся – по ту сторону было совершенно темно. Пришлось ему доставать спички и разжигать приготовленную у входа свечу. Вот при ее свете мы и спустились вниз, хотя здесь имелась лестница и в верхние этажи. Естественно, что несший свечу мужчина шел сзади. Собственная тень мешала мне видеть, приходилось нащупывать ступеньки ногами, чтобы не упасть. Но конвоир отнесся к моей неторопливости равнодушно.

Наконец спуск закончился, и меня ввели в небольшую комнатку, судя по вешалкам для одежды, служившую прихожей, но не задержались в ней, а прошли дальше. Следующее помещение было просторнее, но не слишком большое, зато освещено относительно ярко. Крашенные черным стены, из мебели лишь стол, длинный, прямоугольный, накрытый белой скатертью. В противоположной ко входу стене еще одна дверь. Освещается все массивным канделябром с десятком свечей, не вполне уместно стоящим возле стола.

– Я вас оставлю на короткое время. Вы уж не скучайте.

И вышел обратно, не забыв повернуть ключ, торчавший в замке с той стороны.

Ну коли предложено не скучать, так мы этого делать и не станем. Смотреть здесь особо нечего, но сама эта скудость обстановки наводит на размышления. Двери, не ту, через которую меня ввели, не ту, что напротив, я даже трогать не стала. Первую заперли, и я это слышала, вторая если и не заперта, то ведет куда-то, куда мне смысла нет залезать. Я подошла к столу. Оказалось, что это и не стол вовсе, а нечто вроде постамента. И накрыт он не скатертью, а белой простыней. С большим пятном крови в середине. Кровь свежая и явно настоящая. А вот что она не человеческая, а какого-то животного, я даже сомневаться не стала.

Ну ясно же, что все это специально для меня приготовлено. Канделябр специально притащили откуда-то, а не стали зажигать светильники на стенах. Поставили его так, чтобы он обязательно привлек внимание к этому месту. Ну и кровь специально налили. Предположим, что тут все-таки лежал кто-то, истекающий кровью. А после его убрали. Уж, наверное, пятно было бы размазано. А тут словно полито нарочно. Очень им хочется меня напугать. Чтобы была посговорчивее. А раз такие меры предприняты, то и я их немало напугала. Понять бы чем.