Расшифровка - Май Цзя
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По правде говоря, Жун Цзиньчжэнь тогда еще не осознал, насколько страшна была потеря портфеля. Он припомнил, что внутри были билеты на поезд, гостиничный чек, продуктовая карточка на двести с лишним юаней и удостоверения. А еще «Небесная книга» Иогансена, ее он тоже накануне вечером положил в портфель. Поначалу это больно его кольнуло. Но главное, что сейф был на месте, под полкой, а потому Жун Цзиньчжэнь считал, что ему, в общем-то, повезло, и даже радовался, что избежал большой беды.
Вот если бы украли сейф, это было бы по-настоящему серьезно и страшно. А так – ничего страшного, просто досадно. Всего-навсего досадно, а вовсе не страшно.
Через десять минут вагон снова затих. Василий и профессор не скупились на слова утешения, и смятение Жун Цзиньчжэня мало-помалу улеглось. Но когда его вновь окутала темнота, обретенное спокойствие вдруг утонуло в ночи, разбилось о грохот колес, и Жун Цзиньчжэнь опять погрузился в сожаления и размышления о пропаже.
Сожаление – это эмоция, размышление – это работа мысли, усилие.
Было ли в портфеле что-то еще?
Жун Цзиньчжэнь вспоминал.
Портфель был воображаемый, значит, следовало вообразить, как он расстегивает на нем молнию. Поначалу сожаления мешали ему спокойно думать, картинка не складывалась, расстегнуть молнию никак не удавалось, и он видел перед собой лишь ослепительно-черный прямоугольник, оболочку вместо содержания. Постепенно эмоции отступили; мысль становилась четче, сгущалась, сила ее крепла, прибывала и прибывала, словно талая вода. И вот, наконец, рухнула лавина – сорвалась застежка, и перед Жун Цзиньчжэнем призрачным видением мелькнула синева. Жун Цзиньчжэнь резко сел и закричал, точно у него на глазах убивали человека:
– Василий, беда!
– Что такое?
Василий вскочил. В темноте было видно, как Жун Цзиньчжэня бьет дрожь.
– Блокнот! Блокнот!.. – вскрикивал он.
Оказывается, он положил в портфель свой рабочий блокнот!
[Далее со слов директора Чжэна]
Вы только представьте: Жун Цзиньчжэнь, человек одинокий, безвозвратно потерянный в собственных мыслях, часто слышал удивительные голоса. Они словно бы доносились откуда-то с небес – или из глубин души. Их невозможно было дождаться нарочно, невозможно вызвать по желанию, они являлись неожиданно, без приглашения, иногда во снах, в сновидениях, скрытых внутри других сновидений, иногда они обрушивались на него с книжных страниц, причудливые, изменчивые, непостижимые. Я хочу сказать, голоса раздавались извне, но на самом деле они исходили из самого Жун Цзиньчжэня, они были семенем, которое извергала его душа, сиянием его духа, они мелькали и пропадали, и нужно было успеть записать их. Потому что исчезали они так же неожиданно, как появлялись, и притом исчезали без следа. Поэтому Жун Цзиньчжэнь привык все время носить с собой блокнот – в любое время, в любом месте блокнот следовал за ним тенью.
…Да, знаю, маленький такой синий блокнот, на титульном листе напечатано «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО», ниже личный код Жун Цзиньчжэня. В те годы он записывал в него самые разные любопытные мысли о «Черном шифре». Обычно Жун Цзиньчжэнь держал блокнот в левом кармане верхней одежды. Но в тот раз при нем были документы, так что он захватил с собой портфель, туда блокнот и перекочевал. Этот портфель ему подарил начальник отдела, привез как-то раз из-за границы – отличная телячья кожа, элегантный и легкий, на широком эластичном ремешке; натягиваешь ремешок на запястье, и кажется, будто на одежде топорщится еще один карман. Думаю, носить блокнот в портфеле было удобно, Жун Цзиньчжэнь не боялся его потерять, ему казалось, что он по-прежнему лежит у него в кармане… [Продолжение следует]
За последние несколько дней Жун Цзиньчжэнь писал в блокнот два раза.
Первый раз был четыре дня назад, вечером: он как раз вернулся с конференции, на которой в тот день вещали что-то невежественное и заносчивое; обозленный, Жун Цзиньчжэнь вернулся в гостиницу и с шумным выдохом повалился на кровать. Перед его глазами было окно. За окном простиралось вечернее небо, а так как он смотрел под углом, небо кренилось и иногда (когда он моргал) вращалось. Мало-помалу взгляд его затуманился; окно, небо, город, закатное солнце – все это исчезло, уступив место воздушным течениям и звуку, с которым солнце жгло небо. Он и правда все это видел: бесформенные воздушные массы, атмосферные потоки, подвижные, как пламя, спешащие ускользнуть куда-то за горизонт. Воздушные течения, звук палящего солнца нарастали, подобно тьме, окутывали его. Он вдруг почувствовал, как по телу прошел хорошо знакомый ток, и тело засияло, стало невесомым, будто превратившись в газ, запылало, как факел, завращалось, устремилось, испаряясь, куда-то в заоблачные дали. Он услышал звонкий, чистый голос, мотыльком парящий над миром… Это и был небесный глас его судьбы, голос Вселенной, свет, огонь, дух, и нужно было скорее его записать.
Тогда он впервые за свою командировку взялся за блокнот и позже не без самодовольства думал о том, что это гнев воспламенил его, гнев дал ему вдохновение. Второй раз случился накануне перед рассветом: покачиваясь в вагоне, Жун Цзиньчжэнь видел блаженный сон, ему снилось, что он встретился с доктором Иогансеном и завел с ним долгий, глубокий разговор. Проснувшись, он в темноте записал все, о чем они говорили.
Можно сказать, шагая по дороге дешифровки, следуя тропой гениальности, Жун Цзиньчжэнь не взывал о помощи, не молил о пощаде, он шел, опираясь на две трости: упорство и одиночество. Одиночество раскрыло и закалило его душу, упорство, быть может, даровало ему космическую удачу. Удача – чертовка, ее не разглядишь, не нащупаешь, не выразишь словами, не постигнешь, не дождешься, не вымолишь, она скрытна, она таинственна; возможно, удача – это самое непостижимое, что только есть в мире. Чертовка. Вот только в удаче Жун Цзиньчжэня не было ничего таинственного, наоборот, она была совершенно прозаична, она пряталась между строк его блокнота…
А теперь блокнот растворился в воздухе!
Узнав, что произошло, Василий подскочил, точно его опалили огнем, и приступил к немедленным действиям. Первым делом он отыскал начальника транспортной полиции и потребовал, чтобы полицейские состава следили за выходами и не позволили ни одному пассажиру спрыгнуть с поезда на ходу. Затем он по радиосвязи доложил обо всем 701-му (через диспетчера в А.). 701-й сообщил о случившемся управлению, управление, в свою очередь, передало наверх, новость «поднималась» все выше и выше, пока не достигла
