Базар житейской суеты. Часть 4 - Уильям Теккерей

Оставшись одинъ, Джой продолжалъ стоять подлѣ игорнаго стола. Онъ не былъ игрокомъ въ душѣ, но повременамъ не прочь былъ обращаться къ этой забавѣ, сообщавшей довольно пріятное настроеніе его джентльменскимъ чувствамъ. Въ карманѣ его параднаго жилета звенѣло нѣсколько наполеондоровъ. Джой вынулъ одинъ изъ нихъ и бросилъ его черезъ плечо замаскироваиной дамы. Монета выиграла. Блондинка посторонилась, чтобъ дать ему мѣсто подлѣ себя. Джой сѣлъ на порожній стулъ.

— Ваше сосѣдство, надѣюсь, принесетъ мнѣ счастіе, милостивый государь, сказала маска, поддѣлываясь опять подъ иностранный выговоръ.

Сановникъ Индіи бросилъ вокругъ себя пытливый взоръ, и удостовѣрившись, что никто его не наблюдаетъ, придвинулъ свои стулъ къ замаскированной сосѣдкѣ и сказалъ:

— Ахъ, да… право, это легко можетъ статься… немудрено… немудрено. Я очень счастливъ, надѣюсь, вы тоже будете счастливы.

Затѣмъ были произнесены еще какіе-то комплименты, безъ опредѣленнаго значенія и смысла.

— На сколько вы играете, сэръ? спросила маска.

— Я бросилъ два или три наполеона, сказалъ Джой величественнымъ тономъ, побрякивая звонкою монетой.

— Вы играете, конечно, не съ тѣмъ, чтобъ выиграть?

— Разумѣется.

— И я тоже, продолжала маска. Играю для того, чтобъ забыться, но не могу… Да, сэръ, не могу забыть я старыхъ временъ… Вашъ маленькій племянникъ живой портретъ своего отца… И вы не измѣнились, monsieur… нѣтъ, нѣтъ, вы очень измѣнились. Всѣ измѣняются, всѣ забываютъ; ни у кого нѣтъ сердца… да.

— Великій Боже! кто вы? спросилъ оторопѣлый Джой.

— Вы не угадали меня, Джозефъ Седли? сказала маленькая женщина грустнымъ тономъ, и сбросивъ маску, прямо посмотрѣла ему въ глаза. Вы забыли меня.

— Праведное небо! мистриссъ Кроли! воскликнулъ Джой.

— То есть, Ребекка, хотите вы сказать, отвѣчала она съ чувствомъ, пожимая его руку и зорко продолжая слѣдить за всѣми движеніями банкомёта.

— Я остановилась въ гостинницѣ «Слона», продолжала Ребекка, спросите мадамъ Родонъ, Я видѣла сегодня Амелію… Какъ она похорошѣла и, Боже мой! какъ она счастлива! Счастливы и вы, сэръ! Всѣ счастливы, кромѣ меня, злополучной и погибшей, Джозефъ Седли.

И она быстро передвинула свои деньги изъ краснаго нумера на черный, какъ-будто машинальнымъ движеніемъ руки, когда она вытирала свои заплаканные глаза платкомъ, обшитымъ изорванными кружевами,

Но красный нумеръ взялъ, и Ребекка проиграла все изъ этой ставки.

— Пойдемте, сказала она, пройдемтесь немного. Мы, вѣдь, старые друзья: не правда ли, дорогой мой мистеръ Седли?

Мистеръ Киршъ тоже къ этому времени проигралъ внѣ свои денежки, и молча, съ понурой головой, послѣдовалъ за своимъ господиномъ при яркомъ свѣтѣ луны. Иллюминація горѣла очень слабо, шкалики загасали, и транспаранъ едва виднѣлся надъ домомъ англійскаго посольства.

ГЛАВА LXVIII

Цыганскія похожденія старинной нашей знакомки

Мы обязаны пробѣжать послѣднія странницы біографіи мистриссъ Ребекки Кроли съ тою деликатностью, какой требуетъ отъ насъ міръ, моральный міръ, который, какъ извѣстно, затыкаетъ уши и закрываетъ глаза, какъ-скоро порочныя дѣянія называются передъ нимъ ихъ собственными именами. Базаръ Житейской Суеты отлично понимаетъ многія весьма предосудительныя вещи, но терпѣть не можетъ разсужденій о нихъ вслухъ, и страшно боится предосудительныхъ названій. Цивилизованная публика не читаетъ сочиненій, гдѣ порокъ выступаетъ наружу подъ своимъ собственнымъ именемъ, безъ всякой маски. Такъ благовоспитанная леди Америки или Англіи сгоритъ отъ стыда, если какой-нибудь невѣжда произнесетъ въ ея присутствіи слово «брюки».

И, однакожь, милостивыя государыни, панталоны и порокъ путешествуютъ каждый день передъ нашими глазами, и мы смотримъ на нихъ очень равнодушно. И что бы сдѣлалось съ вашими щеками, еслибъ имъ суждено было краснѣть каждый разъ при этой непріятной встрѣчѣ? Но вы не краснѣете и скромность ваша возмущается только въ тѣхъ случаяхъ, когда дѣвственный слухъ вашъ оскорбляется этими негодными именами. Вотъ почему писатель настоящей исторіи, достовѣрной во всѣхъ возможныхъ отношеніяхъ и смыслахъ, безусловно подчинялся общепринятой модѣ, и позволялъ себѣ въ извѣстныхъ случаяхъ самые легкіе, тонкіе, и деликатнѣйшіе намёки, такъ, чтобы ни подъ какимъ видомъ не оскорбить вашихъ прекрасныхъ чувствъ. Мистриссъ Бекки, нечего и говорить, имѣетъ нѣкоторые маленькіе недостатки въ моральномъ смыслѣ, но кто же осмѣлится сказать и доказать, что я представилъ ее публикѣ не въ приличномъ видѣ? Описывая эту сирену, увертливую и ласковую, поющую и улыбающуюся, авторъ съ скромною гордостію спрашиваетъ всѣхъ своихъ читателей: забывалъ ли онъ хоть на минуту законы учтивости, и выставлялъ ли изъ-подъ воды отвратительный хвостъ этого чудовища? Нѣтъ! Вода весьма прозрачна, это правда, и вы можете, если вамъ угодно, заглянуть подъ волны и увидѣть, какъ эта сирена, нечистая, гадкая, изгибается и кружится между костями, виляетъ и снуетъ между трупами; но, надъ поверхностью воды — ужь позвольте вамъ это замѣтить — все было представлено въ самоиъ приличномъ и пріятномъ свѣтѣ, и вы, милостивый государь, безпощадный ригористъ житейскаго базара, никакъ не можете сказать: —«Fi! comme c'est sale!» Но когда сирена исчезаетъ въ волнахъ и скрывается между мертвыми тѣлами, вода конечно становится мутною надъ нею, и вы ничего не разглядите въ глубинѣ, какъ бы ни были зорки ваши глаза. Говорятъ впрочемъ; что сирены имѣютъ и свою прелесть, и онѣ дѣйствительно очень хороши, даже очаровательны, когда сидятъ на скалѣ, перебираютъ струны арфы, расчесываютъ свои мокрые волосы, и поютъ, и рѣзвятся, и подманиваютъ васъ къ себѣ, заставляя держать зеркало передъ ихъ глазами, но какъ-скоро онѣ опускаются въ свою природную стихію, можете быть увѣрены, что эти морскія дѣвы совсѣмъ утрачиваютъ свою красоту, и ужь лучше не смотрѣть, какъ онѣ коверкаются и пиршенствуютъ въ своихъ вертепахъ, пожирая человѣческіе трупы. Ребекка хороша на сценѣ, среди бѣлаго дня, особенно, когда она торжествуетъ на подмосткахъ житейскаго базара; но есть у нея многое множество дѣяній, сокровенныхъ, темныхъ, и чѣмъ меньше говорить о нихъ, тѣмъ лучше.

Еслибъ пришлось намъ отдавать полный отчетъ о поступкахъ мистриссъ Бекки въ послѣдніе два года, послѣ извѣстной катастрофы на Курцонской улицѣ, ригористы вѣроятно имѣли бы право замѣтить, что книга наша не совсѣмъ удовлетворяетъ приличіямъ джентльменскаго свѣта. Дѣянія особъ тщеславныхъ, безсердечныхъ, жаждущихъ безпрерывныхъ удовольствій, имѣютъ конечно довольно часто подозрительный характеръ: чего жь хотите вы ожидать отъ женщины безъ сердца, безъ любви, безъ твердыхъ и постоянныхъ правилъ въ жизни? Были минуты въ этомъ періодѣ существованія, когда мистриссъ Бекки, утомленная трудною борьбою, приходила въ отчаяніе, опускала руки, и даже вовсе не заботилась о своей репутаціи.

Но само-собою разумѣется, что это нравственное униженіе пришло не вдругъ, а постепенно, послѣ неоднократныхъ попытокъ поддержать свою репутацію.

На нѣсколько времени Ребекка осталась въ Лондонѣ, между-тѣмъ, какъ мужъ ея дѣлалъ приготовленія къ отъѣзду на свои губернаторскій постъ, и намъ извѣстно изъ достовѣрныхъ источниковъ, что она пыталась еще разъ завербовать на свою сторону сэра Питта Кроли, который, какъ мы видѣли, сначала былъ не прочь ходатайствовать въ пользу своей невѣстки. Къ несчастью, однакожь, старанія ея не увѣнчались вожделѣннымъ успѣхомъ. Однажды сэръ Питтъ и мистеръ Венгемъ, на дорогѣ въ Палату Депутатовъ, встрѣтили мистриссъ Кроли подъ черной вуалью у дверей этого собранія; Венгемъ бросилъ на нее такой многозначительный взглядъ, что съ этой поры она потеряла всякую охоту добиваться аудіенціи у баронета.

Думать надобно, что леди Дженни сильно повредила ей въ этомъ дѣлѣ. Мнѣ сказывали, будто она чрезвычайно изумила своего супруга тою рѣшительною смѣлостью, съ какою, однажды навсегда, отказалась признавать въ Ребеккѣ свою родственницу. Ссора, говорятъ, была очень жаркая. По собственному своему побужденію, леди Дженни пригласила полковника Родона переселиться къ ней на Гигантскую улицу до окончательнаго его отъѣзда на Ковентрійскій Островъ; имѣя подъ рукой такого стража, миледи разсчитывала, что Бекки уже ни подъ какимъ видомъ не дерзнетъ вломиться въ ея домъ. Для предупрежденія всякихъ сношеній ея съ баронетомъ, леди Дженни приказывала приносить къ себѣ всѣ получаемые конверты, и внимательно разсматривала почеркъ адресовъ. Но Ребекка не смѣла писать къ Питту въ его собственный домъ: ей было объявлено, что всѣ дальнѣйшія сношенія съ нею производимы будутъ судебнымъ порядкомъ черезъ адвокатовъ и стряпчихъ.