Перстень с печаткой - Андраш Беркеши

— Значит, ты поверила в то, что я — агент гестапо?

— Да, я же слышала твой голос, Кальман, читала твою подписку о сотрудничестве. И когда Шликкен велел мне сообщить тебе об аресте Домбаи, я подумала, что это он меня проверяет, что ты, вероятно, потом доложишь все ему о нашем с тобой разговоре. Между прочим, когда ты в последний раз был у меня в моей комнате, я знала, что весь наш разговор с тобою подслушивается.

— Где сейчас Шликкен? — неожиданно спросил Кальман.

— Не знаю. С тех пор я больше его не видела.

— И не слышала о нем?

— Нет.

— Илонка, — задумчиво проговорил Кальман, — а какое задание дал тебе Шликкен, поместив тебя в одну камеру с Марианной?

Илона, по-видимому, действительно часто думала о своем прошлом и потому хорошо помнила все подробности. Она ответила на вопрос Кальмана сразу, без раздумья, словно в течение многих лет ожидала его.

— Мне было поручено узнать, кто те коммунисты, с которыми она поддерживала связь.

— И ты узнала это?

— Нет. — Илона потупила голову, по-видимому, придавленная воспоминаниями. Слова тяжело падали с ее губ. — Марианна не назвала мне их, вероятно заподозрив неладное.

Кальман по-своему истолковал задумчивость Илоны и строго сказал:

— Ты говоришь неправду!

— Нет, Кальман, я говорю правду. Да и какой мне смысл сейчас врать?

— Тогда, может быть, ты забыла? Вспомни!

— Лучше бы мне не помнить! — с болью в голосе воскликнула Илона. — Но, увы, я помню каждое ее слово, каждое движение. Помню так, как будто сейчас вижу ее перед собой. У нее еще хватило сил утешать меня.

Илона не удержалась и тихо заплакала.

— Илона, — заговорил Кальман тихо, — если для твоего спокойствия нужно, чтобы я не таил зла на тебя, считай, что я забыл обо всем и все простил. Ты же знаешь, как много значила для меня Марианна, но я прощаю тебя и от ее имени тоже. Взамен я прошу тебя только вспомнить имя одного человека. Мне нужно найти его, потому что, пока я не найду его, я не смогу смыть с себя обвинение в предательстве.

— Кальман, я готова всем, что в моих силах, помочь тебе.

Кальман посмотрел на Илону.

— Скажи, ты никогда не встречала в гестапо человека по фамилии Фекете? Рыжего грузного мужчину. В то время ему было лет тридцать пять. У него еще был шрам на верхней губе, а во рту своего рода ювелирный магазин — пять или шесть золотых зубов.

Илона, силясь вспомнить, устремила взгляд прямо перед собой.

— Может быть, ты его в «Астории» видела или у Шликкена?

Илона глубоко вздохнула.

— Что-то припоминаю, — сдавленным голосом проговорила она. — В «Астории» была буфетчица Шари Чома. К ней ходил человек с такой внешностью. Фамилии его я уже не помню, но только точно знаю, что не Фекете.

Кальман протянул дрожащую от волнения ладонь и дотронулся до руки Илоны.

— Где эта Шари Чома сейчас? Как мне ее найти?

— Давай я ее сама разыщу! — вызвалась Илона. — Доверь это мне, Кальман. Слышала я, что она заведует каким-то кафе. Разыщу и узнаю от нее фамилию того человека.

— Сделаешь?

— Завтра же вечером позвоню тебе.

Кальман с новой надеждой в сердце и даже с какой-то уверенностью поспешил к профессору Калди.

— Послушай, Кальман, — начал старый профессор и взмахнул своей обезьяньей рукой, словно дирижер оркестра. — Мы вот здесь с господином Шаломоном заспорили, в какой степени наука укрепляет дружбу между народами и вообще дело мира…

Профессор рассказал, что, по мнению англичанина, приоритет естественных наук — и в особенности тех наук, которые обслуживают военную промышленность, — закономерен, потому что человечество, так же как и вся природа в целом, развивается от кризиса к кризису, от катастрофы к катастрофе, то есть от войны к войне. И он со своей стороны не верит в возможность жизни без войн!

— Простите, профессор, — с улыбкой перебил его Шаломон, протестующе подняв правую руку. В этот момент Кальман заметил у него на мизинце перстень с печаткой из оникса. Рассмотреть перстень получше Кальман не успел, потому что англичанин почти тут же вновь опустил руку. — Тогда упомяните, пожалуйста, и о том, что я вам сказал перед этим!

— Да, да, конечно. Господин Шаломон — непоколебимый сторонник мира, и тем не менее он не верит, что огонь можно примирить с водой.

Кальману было уже ясно, что вся их дискуссия — абсолютная чушь, поэтому вместо того, чтобы вслушиваться в смысл страстной речи старика Калди, он принялся разглядывать перстень на мизинце англичанина. Ему показалось, что однажды он где-то уже видел его. И вдруг ему вспомнились Хельмеци и Шликкен. Не может быть! Он тут же отверг страшную мысль. Шликкен был худощавый, с мертвенно-бледным лицом и светлыми волосами, а этот англичанин тучен и лыс.

— Ну, так каково же твое мнение, физик-атомщик? — спросил Калди.

Кальман растерянно потер лоб. Он все еще не мог оторвать взгляда от перстня.

— Я знал одного немецкого майора. Он носил точно такой же перстень. Можно взглянуть? — сказал он, обратившись к Шаломону.

— Пожалуйста! — с готовностью выставив вперед руку, ответил англичанин. — К сожалению, я не смогу снять его с пальца. — На черном камне перстня сверкнула золотая фигурка сирены, держащей в одной руке щит, в другой — меч.

— Моника! — проговорил Кальман.

Лицо Шаломона осталось спокойным и веселым.

— Как ты сказал? — переспросил Калди.

Кальман повернулся к профессору.

— Шликкен именовал сирену на перстне Моникой, — пояснил он старику. — Прежде чем ударить, он всегда поворачивал перстень камнем внутрь. Позднее он мне объяснил, что у сирены крепче удар и что называет он ее Моникой.

— Да-а, Шликкен! — задумчиво протянул старый профессор.

Шаломон с интересом посмотрел на Калди.

— Он что же, и вас истязал?

— Нет, я не встречался с ним, — ответил старик, — я только слышал о нем.

— Простите, а кто был этот Шликкен? И где и когда он так издевался над вами? — спросил англичанин Кальмана.

Кальман закурил.

— Убийца он, — сказал Кальман. — Здесь… в Будапеште… в сорок четвертом… — Он говорил отрывисто, односложно. — Один из главарей гестапо, сухопарый тевтонец, с бледным, как у мертвеца, лицом.

— Вижу, вы не очень-то жалуете немцев!

— Нацистов, сэр!

— Ах да, конечно, вы же сторонник двух Германий!

— Нет, дорогой Шаломон, — перебил его Калди. — Мы — по крайней мере я — сторонники одной, единой Германии. Но Германии, свободной от фашистов.

Англичанин как-то загадочно ухмыльнулся, неторопливо протянул руку за сигаретой.

— Странно, — заметил он. — Живете вы в стране, где официальная идеология определяется марксистской, материалистической философией, и, несмотря на это, вы — идеалисты. Вероятно, потому, что вы в известном смысле живете в изоляции от остального мира и многое для вас поэтому просто непонятно…

Кальман стряхнул пепел с сигареты.

— А именно? — спросил он.

— Видите ли, дела в Европе ныне складываются так, что очень многие из тех, кто не желает, чтобы на Западе был коммунизм, нуждаются в так называемой милитаристской Германии. Для меня было попросту непостижимо, как, например, французы могли терпеть Шпейделя во главе НАТО, поскольку общеизвестно, какую роль Шпейдель играл в «третьем рейхе». Я вам не надоел, господа?

— Нет, конечно, продолжайте, — запротестовал Калди.

— Потом уже мне эту странную ситуацию объяснил один парижский торговец картинами. Его близкие погибли во время войны, не исключено, что в каком-нибудь из концентрационных лагерей… Так вот этот торговец из Парижа, если можно верить его словам, — член организации ОАС и сотрудничает с определенными реваншистскими западногерманскими кругами, хотя сам он был активным участником Сопротивления. На мой вопрос, почему же он с ними сотрудничает, торговец ответил так: «Близких своих я оплакиваю каждый год, в день поминовения усопших возлагаю на их могилы цветы, но вернуть им жизнь я не в силах. Но зато я могу защитить свое, пусть небольшое, состояние от коммунизма». И так думает и бельгийский король, и голландская королева, и многие сотни тысяч людей. И тогда я понял, почему в Англии, в Бельгии, в Голландии и в других местах размещены подразделения бундесвера.

Томас Шаломон закончил. После его слов воцарилось глубокое молчание.

Кальман поднялся.

— Извините, мне надо идти.

— Если позволите, я пойду с вами, — заметил Шаломон.

Кальман повернулся к англичанину:

— Сэр, откуда у вас этот перстень?

Томас Шаломон взглянул на перстень.

— От бургомистра Варшавы, — пояснил он. — Это символ их города. Такими перстнями варшавяне награждают людей, сделавших что-нибудь выдающееся для их города.

— А что сделали для их города вы?

— Я сражался в Варшаве против нацистов в качестве офицера английской армии.