Ритуал - Адам Нэвилл

Он посмотрел из-под повязки, прищурив глаза от палящего слабого света. Увидел темный контур старого одеяла, края ящика-кровати, и какую-то темную стену у ног.

И все же я цел. Все же я спасен.

Ему приснился дурной сон. Здесь нет ничего страшного. Никаких сюрпризов. Все будет по-другому.

Он подумал о своей ране. О трещине в черепе. Потрогал повязку.

Медленно выдохнул. Сидит крепко. Он цел, а помощь близка.

Он закрыл глаза.

49

Шквал яростных звуков вырвал его из сна. Несколько секунд он словно в бреду продолжал что-то бормотать сидящим тощим фигурам из сна. Потом обратил внимание на источник шума, находящийся где-то у него под ногами. — Пожалуйста. Кто там?

Что-то или кто-то кричал. Пронзительным, нечеловеческим голосом. Под эти неослабевающие визги раздавался невероятный ритмичный грохот, похожий на скрежет земных пластов при землетрясении. Барабаны.

Кровать вибрировала. Он почувствовал учащенное колебание в руках, ногах, и желудке. Бас.

Музыка.

Он сделал выдох. Вся комната была словно заполнена миллионом жужжащих насекомых, как некий гигантский улей. Это был звук гитарного чеса, усиленный до искажения. Какой-то вид экстремальной музыки лился из старых, поломанных динамиков, слишком маленьких для подобной задачи. Отчего они шипели и трещали, как жир на сковороде.

Люк вылез из-под вонючего одеяла и приподнялся на локтях. Глаза под повязкой были полуприкрыты. Он поднес руку к лицу и сдвинул ткань на лоб. Ослабшая повязка свалилась с головы, будто кепка, сбитая неожиданным ударом сзади. Холодный спертый воздух тут же остудил кожу головы. Люк изо всех сил разомкнул веки. Сфокусировал зрение на комнате. И заскулил.

В ногах кровати стояли три фигуры. Один их вид заставил его уверовать в реальность библейского ада, и что он очнулся в одной из его комнат.

Из козлиной головы центральной фигуры торчали черные рога. Твердые как дуб, полированные как камень, они росли из щетинистого лба. Изгибались по всей длине наружу и вверх, заканчиваясь острыми концами.

От их вида у Люка перехватило дыхание. В памяти возникла картинка другого мрачного места, не вызывавшая у него никаких ассоциаций. Его разум хлопал своими окнами и дверьми, как при ускоренной съемке.

Угольно-черные уши козла торчали под углом в девяносто градусов из огромного неподвижного черепа, словно существо было застигнуто врасплох на лесной поляне. Желтые глаза с большими овальными зрачками были какими-то очень женственными, смягченными светло-коричневыми бровями и длинными ресницами. Черный мех, блестящий как конский хвост, пробивался из-под подбородка зверя.

Один, даже без поддержки своих жутких соратников, козел, казалось, возвышался и не только заполнял собой темную комнату до потолка, он повелевал всем пространством. Зрелище было кощунственно величественным, шокирующим и сводящим с ума одновременно.

Люк ждал, что козел опустит рога и начнет рвать его одеяло. Представил себя прижатого к задней стенке кровати и пронзенного рогами. Со вспоротым животом, с вывалившимися в постель дымящимися внутренностями. Он подумал о Хатче, о Филе, и лицо его непроизвольно сложилось в гримасу ужаса.

Но козел просто стоял над ним, не шевелясь, почти торжественно, возвышаясь до коричневатого потолка.

Это их палач? Но если так, то почему на нем пыльный черный костюм и грязная рубашка без воротника? Изношенные рукава пиджака заканчивались на середине передних ног. Или рук? Грязный пиджак так тесно сидел на плечах, что передние конечности фигуры были буквально прижаты к туловищу. Как будто существо забрало костюм у мертвеца гораздо более скромного телосложения.

Люк посмотрел на две другие фигуры.

Словно труппа какой-то дегенеративной викторианской пантомимы, они жались к возвышающимся над ними козлу, распространяя запах заброшенного реквизита, пыльных кулис и застарелого пота.

Заяц был настолько ужасен, что на него нельзя было долго смотреть. Его маленький рост, не больше пяти футов, делал его даже страшнее возвышающегося над ним козла.

Грязный коричневатый мех рос клочьями на вытянутой морде. Безумные, янтарно-огненные, наполненные какой-то черной злобой глаза таращились из запавших глазниц. Длинные, наклоненные вперед уши, слегка подрагивали. Из грязной черной пасти торчали два длинных бесцветных зуба, больше похожих на клыки, гарантировавших своей жертве глубокое и смертельное проникновение.

Затаив дыхание, Люк приподнял вялую руку, словно заслоняясь от зубастой угрозы, нацелившейся на его горло. Длинная, покрытая грязной, пятнистой шерстью шея возвышалась над молочного цвета плечами и тяжелым бюстом, который венчали ярко-розовые, морщинистые соски.

Люк в ужасе отвернулся. Теперь внимания к себе потребовал баран. Он фыркнул. Это был первый звук, изданный фигурами. Люк уставился в мертвые, голубоватые глаза барана, обрамленные розовой каймой и белесыми ресницами. Казалось, тот смотрит на него с глубокой печалью, как лицо со старинной фотографии «Шоу уродов». Жесткий, пожелтевший от времени мех на голове был коротко пострижен, но все равно вился, словно детские кудри. На голове была гирлянда из высохших цветов, переплетенных с веткой вереска. Под маленькими квадратными зубами и крошечным подбородком топорщился жесткий кружевной воротник. Ломкое от времени муаровое платье напоминало больше погребальный саван или старомодную крестильную сорочку, сшитую для маленькой девочки. Но последнее наивное предположение по поводу одежды барана не смягчило потрясение Люка. Более того, усилило его.

Среди какофонии визжащей музыки, силясь осмыслить сюрреалистичный ужас этого приветственного представления, он почувствовал, что не может ни двигаться, ни говорить, ни даже мыслить ясно. А его посетители просто стояли, неподвижные, как манекены и смотрели на него яркими, ужасно живыми немигающими глазами, словно ожидая от него чего-то: слова, крика или какого-то слабого сопротивления.

Внезапно большая черная голова козла повернулась к барану, и между ними что-то произошло. Баран повернулся боком, показав розовое, заросшее шерстью ухо, и наклонился к полу. Люк не видел, что там такое. Из кружевного платья высунулась белая человеческая рука. По девичьи бледная и худая, с черной шипастой татуировкой на запястье. Внезапно музыка смолкла. Наступила тишина.

Люк сел прямо, прислонившись спиной к стенке коробки и поджав колени к животу. Внезапная тишина уменьшила потрясение, но ненамного. От его быстрых движений грязная овчина, покрывавшая постель, сбилась, обнажив старое сено, заполнявшее коробку.