Разгневанная земля - Евгения Яхнина

Люди тесным кольцом окружили здание, готовые ринуться на поддержку своих уполномоченных.

Янош стоял, не отводя глаз от тяжёлых дубовых дверей, за которыми скрылась депутация. Сердце его билось, звало скорей вперёд, на помощь к Михаю Танчичу. Тогда, в Броде, он ничем не мог помочь пленнику жандармов. А сейчас? Сейчас он не останется в стороне, если кто-нибудь вздумает помешать освобождению Танчича.

Ждать пришлось недолго. Спустя несколько минут депутация снова предстала перед народом.

Петёфи торжественно объявил:

— Наместнический совет подчинился требованию народа: войскам приказано не вмешиваться в наши дела, цензура уничтожена. Комитет общественной безопасности постановил: «Гражданина Михая Танчича, заключённого в тюрьму за его свободолюбивые произведения, немедленно освободить и в сопровождении народа вернуть в его семью!» Сейчас перед Михаем Танчичем раскроются двери тюрьмы!

Дружное «ура» и крики «Свободу Танчичу!» покатились по улицам.

Не всем было знакомо имя крестьянского писателя, томившегося в тюремной камере, немногие читали его книги, но каждому стало известно, что Танчич был заточён в каземат за то, что звал народ к свободе.

В камеру Михая Танчича ещё с утра стал проникать необычный шум. В тихую днём и ночью будайскую крепость ворвалась какая-то свежая струя, и по-иному теперь звучали в коридорах голоса.

Узнику казалось, что веселее стало и чириканье птиц за окном. Вместе с тем во дворе всё чаще стал слышен лязг оружия; до заключённых долетали неясные отголоски военной команды. Было похоже, что войска приводятся в боевую готовность.

Пренебрегая строгим запретом, Михай подтянулся к оконной решётке и повис, уцепившись за железные прутья. По оживлённому гомону молодёжи, торопливым шагам прохожих, недостаточно отчётливым, но возбуждённым восклицаниям, доносившимся с улицы Бечикапу, чувствовалось, что назревают какие-то события.

В обеденный час в камеру вошёл тюремный инспектор. Вопреки обычаю, он сам принёс узнику еду. Удивлённый Танчич спустился на пол, чтобы расспросить, что происходит на воле. Но тюремщик безмолвно удалился.

Танчич снова повис на оконной решётке.

Движение на улице с каждым часом росло. Прохожие останавливались, группировались, о чём-то спорили, оживлённо жестикулируя.

Время от времени тюремщик заглядывал в камеру, но не требовал спуститься с решётки. Он смотрел на Танчича заискивающе и ждал, чтобы тот с ним заговорил. Но теперь Михай не обращал на него внимания.

Шум на улице возрастал. Вскоре в камере снова появился тюремный инспектор и наконец заговорил. Речь его была вкрадчивая и робкая.

— Выслушайте меня, прошу вас.

Танчич спрыгнул на пол и устремил на тюремщика свои проницательные глаза. Несколько секунд оба молчали.

— Они идут в Буду!.. Сюда!.. — пролепетал тюремщик в замешательстве и страхе.

Танчич понял, что близок час освобождения. Жалкий вид представителя власти развеселил узника.

— Едва ли не мне первому довелось услышать из уст тюремщика столь отрадные слова!

Запинаясь и заикаясь, тюремный инспектор торопился сообщить подробности.

— Несметная толпа движется сюда из Пешта, чтобы вас освободить. Умоляю вас, — униженно просил инспектор, — пощадите, не возбуждайте против меня толпу. Она меня растерзает… Ведь я лицо подчинённое и действовал по приказу свыше, выполнял свой долг…

— Ступайте! — прервал его Танчич. — Не бойтесь расправы, но не вздумайте помешать народу сбить замки с тех казематов, где томятся друзья народа!

Инспектор поспешил удалиться.

Танчич схватил со стола ложку, подтянулся к оконной решётке и, размахнувшись, разбил стекло. В камеру ворвался требовательный возглас:

— Свободу Танчичу!

Вслед за тем коридор тюрьмы наполнился ликующими криками.

В трепетном ожидании уставился Танчич на дверь своей темницы.

Шаги приближались.

— Наконец-то!

— Да здравствует Михай Танчич!

Дверь открылась. На пороге стояла Тереза.

— Милый… ты свободен! — Она обняла Михая. — Ты свободен!.. Печать освобождена! Цензуры больше нет. — Глотая слёзы, она говорила шёпотом, боясь спугнуть обретённое счастье.

Танчич пытался ответить, но голос изменил ему. Влажные глаза выразительнее слов говорили о чувствах, переполнивших его душу…

У ворот тюрьмы, стоя на подножке кареты, Танчич говорил, обращаясь к собравшимся:

— Чистым пламенем бескорыстной любви к отечеству пылало моё сердце, когда я писал свои книги. Вы пришли сюда, и это доказывает, что природное чувство справедливости всегда помогает простым людям распознавать, кто их истинный друг…

Облепившая экипаж восторженная молодёжь выпрягла лошадей и сама повезла карету.

Экипаж двигался очень медленно, его то и дело останавливали люди, требовавшие для себя места у дышла экипажа. На берегу близ моста Михай и Тереза в хоре приветственных возгласов вдруг различили голоса газетчиков, которые в очередь с названиями газет громко выкрикивали: «Запрещённая книга Танчича: “Рассуждения раба о свободе печати”! Цена двадцать крейцеров!»[43] Газетчики едва успевали рассчитываться с нахлынувшими со всех сторон покупателями.

Супруги Танчич вышли из кареты и, растроганно всматривались в лица людей, нетерпеливо протягивавших руки за книгой.

Янош, счастливый тем, что увидит наконец Танчича, предвкушая встречу с ним, пробирался к экипажу. Первой его заметила Тереза. Их взоры встретились, и Яношу показалось, что в глазах госпожи Танчич он не видит прежней неприязни. Юноша вздохнул свободно. Он ждал, надеялся, что его заметят.

И в самом деле, Тереза указала на него мужу.

— Здесь тот рабочий, который приходил ко мне, — сказала она громко. — Это он выдал тебя.

Танчич, увидев юношу, заволновался:

— Погоди, ведь я тебе писал, что это сказал следователь! Он мог и солгать. Может быть, меня назвала Магда?

— Вот так я и знала, ты уже готов всё забыть! При чём здесь Магда? Когда неизвестно даже, узнала ли она тебя. А ему ты доверил свою тайну. Раз он её разболтал — значит, предатель. — В голосе Терезы прозвучала та же суровость, с какой она встретила Яноша на улице Керпеши.

Янош смотрел на Танчича полными отчаяния глазами. Удар был слишком ошеломляющий и последовал с той стороны, откуда его нельзя было ждать.

— Это неправда! — растерянно выкрикнул Янош. Самообладание, которое когда-то спасло его в минуту смертельной опасности, теперь ему изменило.

Тереза между тем объясняла недоумевающей толпе:

— Скрываясь под чужим именем от полиции, Михай доверил этому молодому человеку свою тайну, а он не уберёг её от других.

Потрясённый Янош умоляюще глядел на Танчича, который, в свою очередь, взывал к жене:

— Не спеши с выводами! Как ты ожесточилась, друг мой! Вспомни, какой сегодня великий день!

— Помню, поэтому и гоню жалость. Пусть он тут, при всём народе, расскажет, как это случилось!

— Нет! — воскликнул Танчич решительно. — Не сейчас! Все так возбуждены!.. Приходи ко мне домой, Янош. Поговорим с глазу на глаз.

Жалость и сочувствие, прозвучавшие в обращении Танчича, подействовали на юношу удручающе. Как же так? Значит, и Михай Танчич, светлый образ которого навсегда запечатлелся в его душе, способен поверить клевете! Земля уходила у Яноша из-под ног. «Никто не поможет… Один в этом большом городе. Надо бежать отсюда!»

— Янош, я буду тебя ждать!

Повторное обращение Танчича вывело Яноша из оцепенения.

— Не приду я, коли и вы мне не доверяете! — крикнул он, глядя прямо в лицо писателю. — Что я могу сделать один против всех?..

— Ты не один, сыночек! Не горюй, я с тобой!..

Марика, усталая, измученная, пробиралась к Яношу, протягивала к нему руки.

— Мама!.. — В этом вопле отчаяние слилось с радостью неожиданной встречи. — Мама! Клянусь тебе, ни в чём я не виновен. Клевета это! Совесть моя чиста перед господином Танчичем!

— Сыночек мой! Да разве я тебе не верю? Не знаю я тебя, что ли! Чуяло моё сердце, что нужна, вот и нашла тебя!.. Госпожа, — обратилась Марика к Терезе, — Янош мой не лжёт — ни за что не пойдёт он на бесчестье! По лицу вашему видать, что и вы материнского горя хлебнули. Стало быть, известно вам, что материнское сердце не обманешь!.. И другие матери тут есть, пусть они скажут…

Марика озиралась вокруг, ища сочувствия. Взгляд остановился на молодой, хорошо одетой женщине. По лицу было видно, что она глубоко потрясена случившимся. Выражение её глаз казалось страдальческим. Она нервно теребила рукой маленький кружевной платочек. Умоляюще протягивая к ней руки, Марика с трудом произнесла:

— Я вижу, вы поверили мне, красавица. Скажите тем господам… — Больше Марика ничего не могла произнести от волнения.