Три войны Бенито Хуареса - Яков Гордин

Вы тогда, в тот печальный день, не спросили меня, почему я отказался принять сан и вступил в драгунскую бригаду. Вы не спросили, наставник, а я не сказал. Теперь говорю — потому что, несмотря на многие пороки моей натуры, вера моя сильна и чиста. Мне стыдно было бы, отец мой, нести слово божье, когда церковь столь явно уклонилась от апостольского пути.

Но вернусь к своему повествованию. Когда мы отбили первую атаку, стало ясно, что зарядов у нас слишком мало для долгой обороны. А хоть бы они и были — мы не могли вечно отсиживаться в этой посаде, а помощи нам ждать было неоткуда. А к вечеру противник выставил против нас два орудия, и положение наше стало совсем безнадежным.

И тут проявилось все величие души нашего президента. Противник почему-то отложил атаку и артиллерийский обстрел нашей крепости до утра. Я слышал, как капитан Валье сказал президенту: „Утром у нас не будет иного выхода, кроме гибели или плена. Я готов погибнуть, но вы, сеньор президент, и члены правительства не имеете на это права. Скажите мне, что я должен сделать, чтобы спасти вас? Я жду четких указаний“. Сеньор Хуарес, сохранявший все время полную невозмутимость, ответил ему с выражением, которое я не забуду никогда, таким мудрым и добрым оно было: „Я не умею творить чудеса, мой друг. Я могу предложить только простую и разумную вещь — члены правительства по одному выходят и стараются найти убежище у жителей деревни или в посевах. В темноте это сделать можно. Я остаюсь с вами. Я — президент республики, а вы — моя армия. Я не могу оставить вас. На рассвете мы сделаем попытку пробиться к перевалу“. Это было сказано так просто и естественно, отец мой, что слезы навернулись мне на глаза. Я готов был умереть за этого человека и всегда буду готов. В этот миг я понял, что он бескорыстен и что ни власть, ни богатство, ни слава не манят его. Раз он хотел испытать судьбу вместе с нами, солдатами, каких в республике многие тысячи, значит, он любит нас. Все, кто прошел с ним этот путь из Гвадалахары, будут преданы ему всегда!

И слышали бы Вы, как возмутились министры, когда он предложил им это. Они отвергли этот способ спасения и решили пробиваться вместе. Мы стали готовиться к бою, бросили все лишнее. Капитан отозвал наших из церкви. Мы ждали рассвета. Но тут пришел хозяин посады и сказал, что в зарослях, которые прикрывали наш тыл, есть тропа, выходящая к перевалу, и что он готов провести нас в обход постов…

Я понял, отец мой, что провидение испытывало наших вождей. Они выдержали испытание, они не поддались искушению уцелеть, бросив своих братьев. И господь послал нам спасение!

Я верю, отец мой, что это был знак. Господь дважды поставил наших вождей на край гибели — в Гвадалахаре и здесь. И они оказались достойными его любви. Так можем ли мы изменить им?

Отец мой, разве священники Идальго и Морелос не принесли себя в жертву любви к обездоленным?

В полной тьме мы выступили. Поскольку капрал наш погиб, капитан назначил меня на его место. Я командовал авангардом. За нами шли президент и министры, а за ними — капитан с арьергардом. Мы шли всю ночь. Перевалили хребет и на рассвете спустились в деревню, жители которой радостно приветствовали нас. Двое верховых, посланных назад — на перевал, — не обнаружили никаких признаков преследования.

Я пишу Вам из прекрасной тропической долины. Сегодня 21 марта — день рождения нашего президента. Ему исполнилось 52 года. Сейчас его поздравляет целая толпа индейцев, которые пришли с гирляндами великолепных красных и синих цветов. Они пляшут вокруг сеньора Хуареса и кричат: „Вива, Хуарес! Вива, Хуарес!“ А он стоит и весело смотрит на них, как на детей. Я сижу у окна хижины и все это вижу и записываю. Мне опять хочется плакать, как тогда, в деревне Акатлан. Я люблю нашего президента и этих славных людей, что так искренне радуются его приходу. Если бы Вы знали, наставник, как несколько дней похода изменили меня! Вы ведь знаете — среди нас, метисов, многие свысока относятся к индейцам. И я был не лучше многих. Вы это знаете, отец мой. Мне предстоит искупить не один грех. Но если господь сохранит мне жизнь, я вернусь в Гвадалахару, и мы с Вами будем снова разговаривать, сидя на балконе Вашего дома, а донна Инесса принесет нам кофе… Передайте ей, что я почтительно целую ее руку.

Простите, падре. Мне приходится заканчивать письмо, хоть так не хочется расставаться с Вами! Но я ведь теперь капрал, забот у меня много.

Прощайте, наставник. Молитесь за меня.

Я целую Ваши руки.

Бог и Свобода!»

ПРОФЕССОР ПРАВА

Три дня назад правительство прибыло в Колиму, встреченное ликованием жителей и клятвами местных либералов.

И тут же Хуаресу сообщили о катастрофе в Гвадалахаре — генерал Парроди капитулировал, без боя сдал город и армию.

В Колиме стояло двести пятьдесят верных правительству пехотинцев при двух орудиях. Вместе с эскортом вооруженные силы президента составляли, стало быть, триста пятьдесят штыков и сабель.

Сантос Дегольядо, профессор права, ученик Окампо, каудильо пурос в Мичоакане и Халиско, за последние десять лет не раз сражавшийся против консерваторов, был срочно вызван в Колиму из Мичоакана, и Хуарес назначил его военным министром и главнокомандующим армией, которую еще предстояло создать…

Все было решено. Оставалось — действовать.

Дегольядо встал, его скулы потемнели. Он сделал движение к Хуаресу, желая обнять его. Но Хуарес не двинулся ему навстречу. Он стоял, заложив руки за спину, и смотрел на нового главнокомандующего блестящими внимательными глазами.

— Я уверен в вашем бескорыстии, дон Сантос, — сказал он вдруг. — Я уверен в вашем бескорыстии и твердости. Два эти качества станут главными для нас — бескорыстие и твердость.

— Я сделаю все, — сказал Дегольядо. — Но меня тревожит удаленность правительства от театра военных действий, от армии… Будущей армии…

— Вы одобряете выбор Веракруса в качестве резиденции правительства?

— Да. Доходы от таможни, сильные укрепления, хорошо вооруженный гарнизон, верный либеральной партии. Как главнокомандующий я удовлетворен в смысле стратегическом — Сулоага неизбежно вынужден будет бросить основные силы для блокады или взятия города, который ему не взять. Это даст возможность нашим силам атаковать столицу с севера и, во всяком случае, вернуть центральные штаты… Наше движение на Мехико означает возвращение сеньора Добладо в коалицию…

Голос Дегольядо снова приобрел глубину и певучесть, утраченную в начале разговора. Когда он волновался, резкие вибрирующие ноты прорывались в его голосе.

— Прекрасно. Осталось только организовать армию.