Дело возбуждено... (сборник) - Октем Эминов

В считанные минуты такси было далеко от аэропорта, где Хаиткулы на стоянке машин расспрашивал незадачливого пассажира, рассыпавшего апельсины.

— Номер такси не запомнили?

— Вах, зачем мне было на номер смотреть? Вах, черт бы побрал того негодяя!

— Шофер был туркмен?

— Самый настоящий туркмен.

— Отказывался везти или нет?

— Хотел везти… Немного подожди, говорит, возьмем еще пассажиров, тебе дешевле станет. А тут сзади кто-то как схватит за плечо, чуть руку не вырвал, негодяй.

— Видели того, кто схватил вас?

— Как я мог видеть, чуть лбом не врезался в столб. Хорошо руку подставил, а они уже смылись, будь они прокляты…

— Узнали бы шофера, если встретили?

— Узнаю, узнаю, почему не узнать…

— Быть может, заметили, как они были одеты?

— Не помню, кажется, шапка на одном была из серого каракуля и на пальто воротник такой же, а пальто… Как бы это сказать? Шершавое…

— Спасибо, яшулы.

Он записал адрес пассажира, попросил дежурных по аэропорту посадить его в такси, а сам позвонил домой Аннамамеду и Ходже Назаровичу и рассказал о случившемся. Полковник по рации отдал распоряжение дежурному ГАИ и оперативной группе немедленно приступить к задержанию и проверке городских такси.

Такси в это время выехало за городскую черту, и, сбавив скорость, поползло вверх по дороге к горным отрогам. Свернули в сторону и стали подниматься на вершину холма. Не доехав до нее, остановились. Шофер, не глядя на пассажиров, проговорил:

— Не тянет дальше…

Длинный велел заглушить мотор:

— Дальше и не надо. Ставь на ручной тормоз. Выходи!

Шофер послушно вылез из машины, Старик ловко скрутил ему руки, потом связал их намертво своим кушаком, сбил с ног. Длинный повозился в машине, слил из бака бензин, убрал тормоз. Отошел в сторону. «Волга» сначала медленно, потом все быстрее и быстрее покатилась вниз, пока не исчезла в темноте. Раздался скрежет и стук — машина свалилась с уступа на дно оврага.

Длинный подошел к шоферу, поставил грязный, на толстой подметке ботинок ему на грудь:

— Благодари бога, что ты туркмен… Если не будешь держать язык за зубами, то тебе будет…

Он провел указательным пальцем по своему горлу слева направо, щелкнул языком.

— Посмотри на часы! Не двигайся никуда до двенадцати, мы проследим. Если двинешься раньше — будет плохо.

И оба пропали во тьме южной ночи.

Они разошлись в разные стороны.

Подходя к городу, Старик несколько раз пытался остановить такси, но никто не взял его. «Может, это к лучшему. Наверняка все машины проверяют», — подумал он и пошел дальше. Длинному повезло больше, его подсадил шофер УАЗа. На перекрестке дежурный ГАИ проверял документы у пассажиров такси. На них же никто не обратил внимания. Так было и на другом, и на следующем…

Дружинник с красной повязкой на рукаве и с палочкой постового вырос перед ними как из-под земли. Молодой шофер, с только что пробившимися черными усиками, равнодушно достал документы. Настроение у Длинного вмиг стало скверным: он было думал, что самое страшное позади. Почувствовал, как весь одеревенел, а так хотелось вдавить тело в спинку сиденья, спрятаться, раствориться в нем. Подумал, что надо было вырвать руль у шофера и гнать дальше, что есть мочи, или пригрозить, чтобы не останавливался. Поздно! Он приоткрыл дверцу, у которой сидел, и готов был выскочить и бежать отсюда, пока хватит сил, а потом биться с ними со всеми, если попробуют взять живьем. Он давно знал, что больше всего на свете боится людей, не милиции, а людей вообще. Лучше всего быть одному — ну со Стариком куда ни шло, и все.

Дружинник взял из рук шофера права, спросил паспорт или другое удостоверение личности, а Длинный, чтобы разрушить тягостное для него молчание, попросил у дружинника спички. Своего голоса не узнал, он не попросил, а потребовал, зарычал. Но дружинник и не взглянул на него, пошарил в кармане, вынул коробок, тряхнул — не пуст ли? — и протянул Длинному. Старик еще в такси отдал ему свои сигареты, чтобы они стали для Длинного маскировкой, сам же Длинный никогда не курил. Он не спешил возвращать коробок, стал пускать густые струи дыма в затылок шоферу. Дружинник вернул документы, показал палочкой — «проезжайте!». Длинный почувствовал, что тело расслабилось, затянулся еще раз, потом выкинул сигарету. Спички так и остались у него.

Проехав сельскохозяйственный институт, остановились. Он рассчитался с шофером и, петляя в темноте, вышел к нужному ему дому. Посреди двора дремал большой пес, он не залаял — вильнул обрубком хвоста и проводил до веранды. Длинный разулся, и в это время на шум вышла женщина в платье из тонкой, просвечивающей на свету ткани. Без слов взяла его за руку, ввела в комнату. Здесь было жарко от горячо натопленной голландской печи. Длинному показалось, что не только тело стало согреваться, но и все внутри.

Старик уже сидел за столом посреди комнаты и ел. Не выпуская из рук мосла, кивнул Длинному — садись! Рядом с ним сидела другая женщина, прижималась к старику, гладила его плечи. Длинный сел и сказал той, что привела его:

— Дженнет-джан, мы хлеб привезли. Две буханки.

— Покажи скорей!

Длинный, проголодавшийся за день, собрался было протянуть руки к еде, но раздумал, встал, вышел на веранду. Вернулся со свертком. Дженнет-джан взяла его, прикинула на руке — тяжел ли? — развернула, передала подруге;

— Сахра-джан, ну-ка посмотри.

Сахра-джан, она же Сахрагуль, развернула сверток, вынула буханку из полиэтилена, поковыряла — край отделился, внутри открылось пространство, в нем небольшая тыковка. Сахрагуль вынула ее, тоже прикинула на ладони, посмотрела на Длинного:

— Килограмм?

— Врешь! Что, не чувствуешь тяжести?

— Не чувствую. Моя рука привыкла считать удары сердца моего милого. — Сахрагуль положила голову Старику на плечо. — Ладно, тебя не обманешь. Вижу — полтора!

— В двух буханках три килограмма — это двадцать четыре тысячи рублей.

— Нам три тысячи. Верно? — Сахрагуль повела плечами. — Привозить, знаю, нелегко, но и сбывать, сами представляете, непросто.

— Трудностей становится больше, но и жадность ваша не уменьшается. — Длинный от голода начал злиться.

— Не волнуйся, эти деньги не пропадут, мы их копим тебе на похороны!

Обе подружки когда-то были замужем, и казалось, жизнь их будет такой, как у всех, в заботах о мужьях и детях, с обычными радостями и огорчениями семейной жизни. Но семейное счастье не состоялось, детей у них не было, и жизнь их пошла по другому руслу.

Они взвалили на себя тяжкое бремя опеки разных сомнительных личностей. Они помогали в темных делишках, и щедрое вознаграждение было для них радостью, выше которой, они считали, ничего не может быть. Первое время побаивались, что кара настигнет их, как настигала их временных мужей. Утешали друг друга: «Бросим, скоро бросим…» НО время шло, привычка и безнаказанность брали свое, все реже посещали сомнения и угрызения совести.

Они стали чуждаться друзей, подруг, соседей, замкнулись в своих стенах. Если прежде, встретив мать с ребенком, умилялись и тосковали о своей несложившейся судьбе, то теперь толкали одна другую: «Посмотри на эту дуру, она год за годом стирает пеленки. Ни радости, ни свободы…»

Так продолжалось долго, но прошло время, и прежняя тоска снова стала являться в этот дом. Чем старше становились, тем страшнее казалось будущее. Это было не раскаяние, а именно тоска, которую уже с трудом могли разогнать друзья, попойки, деньги.

Сначала каждая из них признавалась в этом только себе, потом стали изливать свои чувства друг другу. По ночам, обнявшись, чтобы не было очень страшно, обсуждали свое будущее, строили планы.

— Старые мы уже… Но лет пять еще есть, чтобы вернуть все, что потеряли, — плакала Дженнетгуль в плечо подруге.

— Чокнутая! От обглоданной кости и собаки отворачиваются.

— Что же делать? Может, кончим с этим?

— Когда?

— Завтра. Ты ищи мне мужа, а я тебе.

— По-моему, нас все мужья знают.

— Что же, мы ничего не сможем изменить?.. Давай бросим!

— Мужиков?

— Нет, теръяк[12], а то сгнием в тюрьме…

— Да, если сейчас попадемся, то все — пиши пропало… Можно и завязать, только как жить будем?

— Не накопила, что ль?

— По секрету скажу, лет на пять хватит. А потом кто меня кормить будет? Государство таким пенсию не платит.

— Ну что, пробуем завязать? Вместе начали, вместе кончим. С какого дня?

— С завтрашнего.

— Завтра они должны приехать.

— Скажем — завязали.

— Если кто-нибудь из нас не бросит это занятие, пусть у него глаза вытекут, договорились?

— Пусть вытекут!

День назад дали эту клятву, а потом с распростертыми объятиями встретили старых знакомых. Задушевного ночного разговора будто и не было.