Хозяйка Рима - Кейт Куинн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Декабрь постепенно перешел в январь. Зима тянулась дальше, все в том же пьяном угаре. Но пьянство и страдания Павлина закончились в одночасье, когда в резиденцию Лаппия дошла тревожная весть: губернатор Верхней Германии Сатурнин поднял мятеж. Более того, он объявил себя императором и, встав во главе армии легионеров и местных племен, двинулся в направлении Колонии Агриппины.
Глава 13
— Значит, теперь Верхняя Германия? — пробормотал сенатор Скавр. — А что потом? Галлия? Испания?
Перешептывания в зале. Обсуждение в Сенате шло своим чередом. О мятежниках никто даже не вспомнил. От Сатурнина отмахнулись как от выскочки, узрев в нем разочарованного старого воина, позади которого шествовала горстка воинственных туземцев, раскрашенных синей краской. Тем не менее после окончания прений в зале заседаний осталось больше сенаторов, чем обычно. Сбившись в кучки на скамьях, они нервно перебирали складки своих парадных тог, украшенных пурпурной каймой.
— Если и Египет отпадет от Рима, нам грозит блокада…
— А поскольку император сейчас в Дакии…
Вновь раздался голос Скавра, тихий и испуганный:
— Думается, нам следует вступить с Сатурнином в переговоры. Нужно умиротворить его. Кто знает, что может случиться дальше? Неужели кому-то хочется повторения Года четырех императоров? Чтобы сенаторы теряли свои места лишь потому, что заняли не ту сторону? Неужели мы…
— Год четырех императоров, — голос, который принадлежал внуку Августа, прорезал гомон голосов подобно острому мечу. Все тотчас обернулись к седовласой фигуре. Сенатор Норбан сидел поодаль от всех, гусиным пером чертя на мраморной балюстраде круги. — Я давно ждал, когда кто-нибудь его вспомнит. Минуло уже двадцать лет, а о нем по-прежнему говорят с дрожью в голосе.
— Тебе легко рассуждать, Норбан, — огрызнулся сенатор Скавр. — Тебе не пришлось спасать свою жизнь, как большинству из нас, когда головы начали падать направо и налево. Что тебе известно об этих ужасах?
— Я знаю, что пока мы здесь говорим, мой сын находится в Нижней Германии, — ответил Марк, задумчиво глядя на свое перо. — Мне также известно, что в его жилах, как и в моих, течет струя императорского пурпура. Мне также известно, что наместник Липпий назначил его неофициальным командующим легионами Нижней Германии — в знак уважения к его имени. Что в свою очередь означает, что когда Сатурнин перечислит тех, кто ему противостоит, имя моего сына будет в этом списке значиться первым.
На минуту в зале воцарилась тишина. Марк Норбан с трудом поднялся на ноги — старый и усталый человек в сенаторской тоге. Лицо изрезано глубокими морщинами, плечи сгорблены под грузом прожитых лет. Однако голос его звучал на редкость громко и звучно, и все, кто до этого испуганно сбился в кучки, обернули к нему головы.
— Год четырех императоров. Год после Нерона, год Гальбы, Отона, Вителлин и Веспасиана. Думаю, многие из нас ясно помнят события этого года. Как, например, я. Гальба конфисковал наши семейные поместья. Отон отправил моему отцу вежливое предложение совершить самоубийство. Вителлий бросил меня в темницу, где я провел три месяца, пытаясь излечить вывихнутое плечо, жадно читая любую книгу, какую только могли тайком передать мне в камеру горстка оставшихся у меня друзей. Я каждый день ожидал, что ко мне подошлют убийцу. Когда же Веспасиан, вступив на трон, решил, что я не представляю для него угрозы, я представлял собой жалкое зрелище — осиротевший, лишившийся собственности, истощенный, искалеченный, один на целом свете, ибо большая часть моих родственников предпочла расторгнуть браки, дабы на них не легла тень моего имени.
Марк устало улыбнулся.
— Так что, да, я хорошо помню этот год. Год алчных узурпаторов, которые убивали, грабили, тянули Рим в пучину произвола. И вот теперь мы смотрим на Сатурнина и думаем про себя, а не получим ли мы нового Отона или Вителлия. Мы бросаем взгляд на Египет и Испанию и задаемся вопросом, а не затаились ли там новые Отон и Вителлий, которые ждут, когда настанет удобный момент заявить о своих притязаниях. Некоторые из нас уже в скором времени начнут подумывать о том, а не пора ли им, пока не поздно, скрыться из Рима. Некоторые из нас уже в скором времени начнут задумываться о том, сможем ли мы обуздать Сатурнина. А некоторые уже сейчас наверняка склоняются к тому, чтобы подыгрывать и нашим, и вашим, чтобы, в случае победы одной из сторон, обезопасить себя. И я более чем уверен, — Марк Норбан обвел взглядом присутствующих, — что некоторые из нас уже подумывают о том, а не дать ли Сатурнину и Домициану возможность уничтожить друг друга, чтобы потом захватить трон самим.
Кое-кто смерил его злобным взглядом.
— Но не будем гадать, ибо это пустое занятие. Думается все же, что никто из нас не хочет повторения Года четырех императоров. По крайней мере, я этого точно не хочу. У меня есть сын, которого я не хотел бы потерять, у меня есть дочь. И если узилище сделало в тридцать три года мои волосы седыми, легко представить себе, что оно сделает со мной в пятьдесят три.
По залу заседаний пробежал легкий смешок.
— Даже те из вас, кто искренне считают, что из них вышел бы лучший император, нежели Домициан или даже Сатурнин, скажите, неужели вам хочется новой гражданской войны? Лично я в этом сильно сомневаюсь. Потому слишком дорогой окажется ее цена.
Неожиданно голос Марка зазвучал со всей своей силой, долетая до самых дальних углов зала.
— Но именно это вы нам и предлагаете — войну. Всякий раз, когда вы испуганно сбиваетесь в кучки и начинаете перешептываться о том, что следует пойти на уступки, всякий раз тем самым вы прокладываете дорогу войне. Я же отказываюсь в этом участвовать, потому что я… ненавижу уступки.
Казалось, что присутствующих буравит своим взглядом сам божественный Август.
— И уж тем более уступки такому ничтожеству, как Сатурнин. И до тех пор, пока ваша поддержка не будет целиком и полностью на стороне Домициана, — потому что это единственное средство поставить на место ничтожество, заполучившее под свое командование армию, — до тех пор, пока этого не произойдет, братья мои сенаторы, я лучше буду сидеть дома. Буду заниматься воспитанием дочери и думать о том, не приведут ли ваши дрязги к тому, что голова ее когда-нибудь окажется насаженной на германскую пику.
Воцарилось гробовое молчание. Сенатор Марк Вибий Август Норбан, хромая, покинул Сенат.
— Отец! — Сабина потянула Марка за руку.
— Что? — Покрывало соскользнуло ей на спину, и Марк поспешил натянуть его дочери на голову, прикрывая волосы. Даже если бы зимний ветер и не обдавал своим ледяным дыханием им лица, от храма Минервы, с его суровым мраморным залом, все равно веяло холодом. Никто не входил сюда с непокрытой головой.