Дневники. 1946-1947 - Михаил Михайлович Пришвин

лет моей охоты. Я вспомнил Яловецкого и старика, убившего лося, как он из последних сил поднялся и вдруг ему счастье: убил! Как он был счастлив! И в этом религия охотника: радостью жизни преодолеть свои немощи.

Жулька вдруг поняла [меня] как охотника, и теперь не отходит от меня и глаз не спускает.

Да, это, конечно, религия мужчины - преодолеть немощи усилием, занятым в чувстве радости жизни: только этим усилием испытывается мужская любовь. У женщин, напротив, любовь испытывается жалостью, готовностью не преодолеть страдание, а взять его на себя с ближнего.

185

Сейчас Ляля отдала себя матери и ждет вцепиться в меня, когда я поддамся. И цифра лет моих, лежащая на одной чаше весов, ежегодно усиливается новой и все более и более тяжелой гирькой.

Усиливается, чувствую, и радостное упование на неведомый источник бессмертных жизненных сил. Эти силы творческой любви я стремлюсь видеть в том же Христе, питающем в то же время и женскую жалость. Может быть, в этом и есть особенность нашего человеческого Бога, что Он соединяет в себе оба пола.

Я недолюбливаю тешу за то, что ничего она в жизни своей не нашла, кроме того, чтобы питаться жалостью дочери. Самое же неприятное - это когда она, бывает, поправится, т. е. станет такой, какая она есть без болезни, тогда не вызывает сочувствия к себе даже у Ляли. Тогда Ляля с ней начинает спорить, вздорить и даже ругаться. Вроде того бывает, как если бы Ляля в сокровенной глубине своей думала: «Из-за того ли я боюсь и отдаю свою жизнь, свое лучшее». И вот об этой-то матери, здоровой, глупой, с претензией на власть, кругло определяющейся в границах мещанства, Ляля мне говорит семь лет, уверяя меня, что она во всякое время готова [ее] оставить и уехать со мной на Кавказ. Иногда мелькает у меня противное подозрение, что теща это в Ляле понимает и сознательно поддерживает (отчасти, конечно) режим сострадания.

1-й рассказ шофера.

Валек рассказал мне, как он за бензин достал себе у одного шофера лампочку. И оба разъехались, имея в машинах по одной светящейся фаре. Через некоторое время В. был остановлен милицией и посажен в каталажку. Ему приписали какую-то страшную аварию, в которой погибла одна женщина и четверо были искалечены. В. сказал, что он вез с собой двух пассажиров, которые могут засвидетельствовать о его нормальной езде. Три дня искали их и когда нашли, В. был выпущен.

- Почему же вы, - спросил я, - не сказали о том, что с одной фарой в эту ночь вы были не один.

186

- А не спрашивали, - ответил В., - на допросах я всегда отвечаю только на то, о чем спрашивают. Но вот именно в этом двойнике моем и было все дело. Я бы никогда не выдал его по своим нравственным правилам: какой бы ни был шофер, но он мне товарищ, а те легавые, и я товарища своего не могу предать легавым. Но мне на допросе там сказали: «Вы говорите, что не пьете вина. Хорошо! Ну так представьте себе, что ваш товарищ напился и пьяный задавил на ваших глазах вашу жену, брата, сына. Как бы вы на это реагировали?» Вот этот вопрос стал мучить меня и через неделю я принял решение, которое не считаю правильным. - Какое решение? - Я пришел в милицию и рассказал о лампочке. - Меня сейчас же спросили, не знаю ли я учреждение, в котором работал шофер. Я сказал, что в Плодоовоще. Конечно, там виновника сразу нашли. Но я не считаю, что поступил вполне правильно. Я не могу быть заодно с теми судьями, которые...

На этот рассказ я сказал, что интересного и специфического русского в нем только то, что русский человек может поколебаться в подобных случаях.

2-й рассказ шофера.

Еще он рассказал, как однажды со своим грузчиком обратил внимание на сено на полигоне. - Чем ехать пустыми, - сказал грузчик, - погрузим сено: от нас его мало убавится. Хватит и им и нам. Я согласился. Мы погрузили и поехали. Вдруг едет навстречу человек на дрожках и в форме. Стоп! Начинает осматривать машину, передок, рессоры и постепенно обходит кругом. А грузчик идет за ним и в руке у него огромная железная ручка. Неизвестный человек обошел машину, сел на дрожки и уехал. - Что же нам теперь делать? - спросил я. - А мы сейчас свернем и поедем по другой дороге. - А если он номер заметил? - Нет, не заметил и не посмотрел, - ответил грузчик, -я за ним шел и ручка была у меня в руке, если бы глянул, то не встал бы. И я уже в уме держал один добрый выворотень тут близко в лесу: опрокинул бы выворотень и никто бы никогда не нашел. Мы благополучно проехали, но 187

«от сумы и от тюрьмы не отказывайся» никогда не было мне так ясно в своей правде. Мне ведь даже и в голову не приходило, зачем он, обходя машину с автоинспектором, в руке ручку держал.

21 Июня. День в день жаркие дни без дождей.

Лень моя рано ли, поздно ли разрешится новой попыткой написать «Канал». Сейчас уже наплывает готовность писать. Очень чувствую старуху, Зуйка, животных, плавину, даже стройку. Плохо складывается роман Сутулова с Анной.

После нескольких месяцев перерыва со мной произошло то удивительное, испытанное только с Лялей, чувство связи без разврата, которое можно назвать «на земле, как на небе».

Весь же простой люд, все мальчишки и «мужчины» в этом случае поступают наоборот: «на небе (ах, дурак, дурак, в кои-то веки пришлось тебе на небо попасть!), как на земле».

И прямо после этого на короткое время ночью ливнем обрушился дождь.

22 Июня. Серыми тучами с утра грозился дождь, и только после

обеда стал моросить мелкий и теплый.

Третий урок давал на болоте Жульке. В этот раз птички своим пиканьем - чибисы и особенно кулик на дереве (бывает же так!) - так развлекали ее, что она нос свой вовсе не обращала на внимание, нос не чуял, все внимание было из глаз и на слух. Я начал терять терпенье, как вдруг произошла катастрофа.

Наверно, мы близко подошли к гнезду кулика, потому что черный кулик вдруг бросился к самому носу Жульки и сделал на мгновенье как-то так, будто лететь не может и падает.

Жулька рванулась, стальное колечко лопнуло и