Пушкин целился в царя. Царь, поэт и Натали - Николай Петраков

«ДЛ». А что, ваши работы ученые-литературоведы предпочитают не замечать?

Н.П. Все не так просто. В Институте мировой литературы даже провели специальный семинар, очень интересный и для меня несколько неожиданный – потому что все хвалили, но среди присутствующих не было ни одного профессионального литературоведа-пушкиниста. Не хотят обсуждать, не хотят выдвигать контраргументов, как будто я предлагаю нечто совершенно нелепое: новую модель вечного двигателя или новый рецепт философского камня, например. Единственный контраргумент, который дошел до меня – правда, через третьи руки – будто Валентин Семенович Непомнящий сказал, что Пушкин был дворянин, как же он мог такое написать?! А кто, если не дворянин, в таком случае, мог написать текст диплома: какой-нибудь крестьянин или, может быть, купец? А это со стороны Пушкина был очень хороший и сильный ход в той схватке не на жизнь, а на смерть, которую он вел. И, конечно, Пушкин проиграл в первую очередь из-за того, что не оправдалась его надежда познакомить – через третьи руки – с текстом диплома лично Николая Павловича. Царь увидел этот текст только после смерти Пушкина; в письме к своему брату Михаилу Павловичу он фактически принял и повторил предложенную поэтом версию. Но, повторюсь, – уже после смерти Пушкина.

В этой истории есть еще немало интересного. Например, совершенно не обсуждается тот факт, что буквально на второй день после смерти Пушкина Наталья Николаевна написала на имя царя петицию с просьбой оставить ее в Петербурге. Значит, она либо наплевала на мнение своего мужа, якобы просившего ее уехать в деревню, либо этого мнения на самом деле не было. Николай Павлович, кстати, в просьбе отказал, поскольку на фоне исчезнувших Геккеренов и убитого поэта присутствие в столице Натальи Николаевны выглядело бы двусмысленным. Он ее отослал из Петербурга – правда, выплатил все долги поэта, а затем вернул в столицу и даже выдал замуж за генерала Ланского. Важно, что вопрос этот не обсуждается, то есть создана легенда. Можете ли вы себе представить, что в какой-нибудь стране мира на расстоянии пятисот метров друг от друга будут поставлены целых два памятника национальному поэту – вместе с его женой? У нас это существует в Москве: и у Никитских ворот, и в саду на Арбате. Чем это объясняется? Откуда и для чего идет это странное увековечение и возвышение памяти супруги поэта – непонятно.

Другой замечательный момент, который не обсуждается, – Дантес в тот момент еще не был окончательно усыновлен Геккереном, не прошел установленный испытательный срок, а он, тем не менее, всюду подписывался как барон Геккерен. На основании чего? Кем и когда это было ему разрешено?

Существует информация, которую необходимо тщательно перепроверить. Одна известная пушкинистка, фамилию которой пока не считаю возможным называть по этическим соображениям, сообщила мне, что где-то в 1947–1948 году была вскрыта могила Пушкина. Под руководством специальной комиссии, членом которой был знаменитый Семен Степанович Гейченко, долгие годы хранитель музея Пушкина в Михайловском. Так вот, в могиле якобы не было самой важной детали – той самой дуэльной пули, которая, как известно, застряла в теле поэта и которую, по свидетельствам всех исследователей, не вырезали ни при жизни, ни после смерти Александра Сергеевича. Значит, эта пуля должна была находиться в гробу, но ее там не оказалось. И почему-то акт вскрытия могилы до сих пор засекречен.

Если эта информация в конце концов подтвердится, то ее можно рассматривать как дополнительное свидетельство в пользу того предположения, что безумно любившая Пушкина Осипова подменила труп поэта или во время похорон, или сразу после них. Дело в том, что Александра Сергеевича хоронили буквально как преступника – ни жена, ни друзья в Михайловское не поехали. Там был только Трубецкой и полицейские чины, а рядом находилась усадьба Осиповых Тригорское, и я не исключаю, что она произвела перезахоронение.

«ДЛ». Выходит, то захоронение, которое сегодня официально считается могилой Пушкина, на самом деле ею не является?

Н.П. Может быть, и нет, но, опять же, этот вопрос, как и многие другие, связанные со смертью Пушкина, совершенно не обсуждается, замалчивается. То есть я столкнулся с удивительной завесой тайны и молчания, окружающей смерть поэта. Мои книги в журнале «Вопросы литературы», издаваемом все тем же Институтом мировой литературы РАН, правда, оплевал небезызвестный Бенедикт Михайлович Сарнов, который, слава богу, прожил при коммунизме ровно на десять лет больше меня и, видимо, на этом основании посчитал себя вправе назвать академика Петракова «слишком большим сталинистом». Разумеется, с моей стороны вести полемику было бы делом совершенно бессмысленным, однако, согласитесь: реакция более чем странная. Вот это меня и поражает больше всего: что любые вопросы по Пушкину считаются раз и навсегда закрытыми. Хотя никаких зарплат и гонораров я за свои «пушкинские» книги не получал, ни на какие премии или гранты по этой теме не рассчитываю.

«ДЛ». То есть, говоря простым языком, вас, Николай Яковлевич, скорее всего, заподозрили в том, что вы каким-то образом намерены сломать кому-то хорошую кормушку?

Н.П. Кормушка кормушкой, но есть ведь принципиальные моменты для научного исследования. В биографии Пушкина, особенно за последний год жизни поэта, очень много и загадок, и мистификаций. Он и сам любил, как известно, «нежданной шуткой угостить», так что здесь нужна еще бездна работы и изучения всех обстоятельств, которые предшествовали, сопутствовали и последовали гибели поэта. Я уже упоминал о загадочных словах бабушки Лермонтова, которые почему-то совершенно игнорируются исследователями-пушкинистами. А ведь у Михаила Юрьевича, оказывается, в 1835 году был аналогичный случай, когда он сам написал на себя донос Сушковой, отвергшей его ухаживания. Но не столько для того, чтобы по-мелкому досадить любимой девушке, сколько стремясь получить благодаря этому скандалу известность. И, надо сказать, своего добился – случай с молодым гусаром стал хорошо известен в свете, о нем, вне всякого сомнения, мог слышать и Пушкин: круг-то столичного дворянства был фактически не слишком широким, хотя Лермонтов в те годы, конечно, не мог ездить во дворец и участвовать в императорских балах.

«ДЛ». То есть вы считаете, что Пушкин мог воспользоваться невольной «подсказкой» юного Лермонтова – уже в своих собственных целях?

Н.П. У Александра Сергеевича в последние годы жизни была очень серьезная драма непризнания: и со стороны власти, и со стороны общества. Что говорить, если в то время Булгарин и Марлинский были куда популярнее Пушкина? А он очень хотел занять место Карамзина как официального историографа Российской империи. Что стоило Николаю Павловичу, если он действительно хотел сохранить Пушкина рядом с собой: пусть даже не из-за его творческого гения, а из-за Натальи Николаевны, – внести определенность в их отношения как царя и подданного? Вместо этого – милостивый допуск в государственные архивы, но без всяких дальнейших обязательств со стороны трона, с одной стороны, и непрерывная череда однообразных унижений: от пресловутого камер-юнкерства в тридцать пять лет и последующего отказа в отставке до выставления на всеобщее посмешище как ревнивого старика-мужа, которому ничего не оставалось, как явно «не по адресу» выяснять отношения с мальчишкой-кавалергардом, – с другой…