Пушкин целился в царя. Царь, поэт и Натали - Николай Петраков

21 июля 1831 г. Пушкин писал Бенкендорфу: «Более соответствовало бы моим занятиям и склонностям заняться историческими изысканиями в наших государственных архивах и библиотеках. Не смею и не желаю взять на себя звание историографа после незабвенного Карамзина, но могу со временем исполнить давнишнее мое желание написать Историю Петра Великого и его наследников до государя Петра III».

Период для российской истории крайне знаменательный. Один его этап – создание великой империи в европейских масштабах, овладение западными технологиями при ужесточении крепостничества, ликвидации патриаршества; с другой – провал страны в безвременье, приход к власти случайных, малообразованных людей.

В своих «Заметках о русской истории XVIII века» Пушкин необычайно точно охарактеризовал эту ситуацию в России: «Ничтожные наследники северного исполина, изумленные блеском его величия, с суеверной точностью подражали ему во всем, что только не требовало нового вдохновения. Таким образом, действия правительства были выше собственной его образованности, и добро производилось не нарочно, между тем как азиатское невежество обитало при дворе. Доказательства тому царствование безграмотной Екатерины I, кровавого злодея Бирона и сладострастной Елизаветы». Вот о каких этапах российской жизни Пушкин хотел написать в своей Истории государства Российского. А дальше шла бы история о двух нелегитимных правителях – Екатерине Великой и Александре I. О последнем он пишет: «Покойный государь окружен был убийцами его отца. Вот причина, почему при жизни его никогда не было бы суда над молодыми заговорщиками, погибшими 14 декабря. Он услышал бы слишком жесткие истины. NB».

О Екатерине II еще в 1822 г. Пушкин писал: «Возведенная на престол заговором нескольких мятежников, она обогатила их за счет народа и унизила беспокойное наше дворянство… Самое сластолюбие сей хитрой женщины, утверждало ее владычество. Много было званых и много избранных, в длинном списке ее любимцев, обреченных презрению потомства». Таких оценок вы не найдете в современной Пушкину историографии России.

Пушкина крайне интересовала методология исторической науки. Он был против фетишизации законов развития общества, распространения особенностей западного образа жизни католической Европы на другие цивилизации. Специфика формирования отдельных территорий, отдельных народов должна занимать решающее место в исторических прогнозах. История не терпит сослагательного наклонения? Ох, как еще терпит. История и есть сослагательное наклонение. А во что оно реализовалось – не есть закономерность. Послушайте великие слова Пушкина:

«Россия никогда ничего не имела общего с остальной Европою; что история ее требует другой мысли, другой формулы, как мысли и формулы, выведенные из истории христианского Запада. Не говорите: иначе нельзя было быть.

Коли была бы это правда, то историк был бы астроном и события жизни человечества были бы предсказаны в календарях, как и затмения солнечные. Но Провидение не алгебра. Ум человеческий, по простонародному выражению, не пророк, а угадчик, он видит общий ход вещей и может выводить из оного глубокие предположения, часто оправданные временем, но невозможно ему предвидеть случая – мощного, мгновенного орудия Провидения. Один из остроумнейших людей XVIII столетия предсказал Камеру французских депутатов и могущественное развитие России, но никто не предсказал, ни Наполеона, ни Полиньяка!

Уже этих заметок хватает, чтобы убедиться, что Пушкин обладал мощным потенциалом в области историографии и мог достойно занять место Карамзина как историографа России. Но не тут-то было! Пушкин хотел писать историю подлинную, а не угождать желаниям царского двора. Еще в восемнадцать лет он пишет:

Но я, поверь – историк не придворный,Не нужен мне пророка важный чин!

И эту свою непридворность Александр Сергеевич пронесет через всю жизнь.

Карамзина Пушкин искренне уважал и защищал в печати от нападок Полевого и других критиков. «Карамзин есть первый наш историк и последний летописец», – пишет Пушкин. Но тут же в «Литературной газете» от 15 февраля 1830 г. остроумно замечает: «У нас есть три Истории России: одна для гостиной, другая для гостиницы, третья для гостиного двора». И если под третьей он подразумевает историю Полевого, то под первой карамзинскую Историю государства российского. Для «гостиной» – значит для придворных чтений.

Однако в тот период никто не мог сопоставить карамзинскую трактовку истории России с амбициозными идеями Пушкина на новую методологию изучения исторического процесса. Реально ситуация развивалась достаточно тривиально.

Император поначалу весьма благосклонно отнесся к стремлению Пушкина заняться историей. 22 июля 1831 г. Пушкин писал Плетневу: «Кстати скажу тебе новость (но да останется это, по многим причинам, между нами): царь взял меня на службу, но не в канцелярскую, придворную, или военную – нет, он дал мне жалование, открыл мне архивы с тем, чтобы я рылся там и ничего не делал. Это очень мило с его стороны, не правда ли? Он сказал: так как он женат и небогат, надо ему помочь сводить концы с концами. Ей-богу, он очень со мной мил».

Пушкин действительно был допущен к архивам, написал и издал «Историю пугачевского бунта», собрал обширный материал по жизни и деятельности Петра Великого. Но одновременно поэта с супругой обязывали посещать Аничков дворец и иные официальные великосветские балы. Это по многим причинам раздражает Пушкина. Он пытается манкировать многими приглашениями. Это вызывало недовольство императора и сильно огорчало Наталью Николаевну. Результатом этого конфликта стало присвоение Пушкину камер-юнкерства, обязывающего его в обязательном порядке посещать все официальные мероприятия.

Мать Пушкина Надежда Осиповна пишет своей дочери Ольге: «Александр, к большому удовольствию жены (курсив наш. – Н. П.), сделан камер-юнкером. Говорят, что на балу в Аничковом дворце она была положительно очаровательна. Возвращается с вечеров в четыре или пять часов утра, обедает в восемь часов вечера; встав из-за стола, переодевается и опять уезжает».

У Александра Сергеевича была совершенно другая реакция на свое назначение. В дневнике он записывает: «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове… Так я же сделаюсь русским Данжо». Маркиз де Данжо, будучи адъютантом Людовика XIV, вел дневник интимных подробностей частной жизни короля.

Потенциальный историограф России одним мановением руки самодержца низводился до уровня историографа альковной жизни императорского двора! Пушкин понял, какую пощечину он получил.