Восставшие из пепла - Слав Караславов

— Кажется, гости пожаловали, — сказал Слав.

— С добрыми, надеюсь, намерениями, — откликнулся Звездица.

— Ко всему я привык, брат…

Слав вздохнул. Да, весь мир будто сошел с ума, повсюду витала смерть. Давно пресытившаяся жизнями беспомощных простолюдинов, она охотно посещала и знатных особ. Императоры — и те бессильны были перед нею. Смерть настигала их порой неожиданно, и они засыпали вечным сном, низвергнутые в небытие ядом или ударом меча. Кто думал, что так короток окажется земной путь императора Генриха Фландрского?! Смерть пришла за ним после обильного и веселого ужина. Тотчас же разнеслась лихая молва: о кончине императора позаботилась его жена, дочь Калояна. И многие стали тут же находить подтверждение старой истины: яблоко от яблони недалеко падает; гнев Калояна настиг Балдуина, а коварство дочери царя — брата Балдуина, Генриха — смелого и бесстрашного императора Анри, как называли его рыцари.

Папа Гонорий III[155] короновал императором Пьера де Куртене[156]. Тот не без помощи венецианского дожа решил тотчас попытать военного счастья в эпирских землях. Но у стен Диррахия фортуна изменила новому императору — его армия была разбита, сам он попал в плен и был казнен местным правителем Феодором Комнином[157]. Так уж случилось, что не успела заглохнуть молва о таинственной смерти Генриха, как под куполами святой Софии зазвучали погребальные молитвы за упокой души раба божьего Пьера.

Слав, как затворник, сидел среди неприступных горных утесов и следил за событиями, используя малейшую трещину в отношениях разных властителей и государей, чтобы расширить свои владения. Чаще всего он в этом преуспевал, и только противоборство с Борилом не принесло успеха. Смерть Калояна сделала их врагами. Борил, подлый Борил отнял у царя жизнь и захватил болгарский престол. Слав остался верен покойному царю и, свив себе неприступное каменное гнездо в Крестогорье, не раз выводил оттуда свои войска на север. При этом Слав не упускал случая напоминать всем, что если на болгарский трон вернутся законные наследники Калояна, он без малейшего колебания преклонит перед ними голову. И всевышний, видимо, решил проверить истинность слов его. В последнее время калики перехожие разнесли по горам весть, что Борил свергнут и сын убитого Асеня Иван занял Тырновградский престол[158].

…Писарь все еще держал в руках незаконченную дарственную грамоту и ждал дальнейших распоряжений. Деспот взял пергамент из рук Панкратия, скомкал его и бросил в угол.

— Дарственная, если ее составление прервали на середине, не к добру… В другой раз…

— Как прикажешь, государь! — отозвался писарь. Он поклонился и, собрав свой прибор, быстро вышел.

— Хотим мы или нет, а принимать гостей надо, Иван, — сказал деспот. — Приготовь все!

— Слушаюсь, государь! — ответил советник.

Прибывшие всадники спешились, вошли во двор крепости, и вскоре в узкой каменной передней послышались их голоса. Болгарская речь! Но сердце Слава все равно забилось тревожно, он нахмурился. Если это послы Борила, добра не жди. Если же это послы наследника законного властелина, кто знает, что повлечет за собой их приезд…

Слав опустился в кресло и, откинувшись на спинку, приготовился к встрече. Первым вошел кастрофилак Недю. Он отвесил деспоту поклон и, отступив вправо на один шаг, встал, опершись на тяжелый меч. Сверкая железными кольчугами, в открытой двери показались и гости.

Послы опустились на колени и приложились лбами к сапогам Слава. Затем они встали, и главный из них, держа в руке пергамент, произнес приветствие и передал свиток Славу. Слав, сорвав шнур и печать, сразу же глянул на подпись. Писал Иван Асень. Он обращался к нему попросту, как к своему близкому родственнику, которому без обычных высокопарных слов излагал новости: божья правда восторжествовала — он возвратился в столицу, город Тырново, сверг с престола Борила и ослепил его. «Человек познает себя, когда судьба лишает его соблазнов, которые он может видеть, — писал он. — Я еще проявил милость к тому, кто отнял жизнь у всеми любимого царя Иваницы, и приказал лишь выжечь ему глаза, чтобы он остался навсегда во тьме своего одиночества»…

Последние слова письма болью отозвались в сознании деспота. Слав понимал, что все изложено ясно, прямо и твердо и что так писать может лишь человек, чувствующий за собой могучую силу. Слав передал свиток Ивану Звездице и внимательно оглядел послов.

Впереди стоял человек среднего роста с черной ухоженной бородкой. Черными были у него волосы, брови, усы. И только кожа его иконописного лица была белой и светилась чистотой. Лицо это Славу кого-то напоминало. Деспот прикрыл рукой глаза, пытаясь вспомнить, — кого же? Ну да, волосы цвета воронова крыла и такие же глаза были у жены убитого Асеня, царицы Елены! Перед ним, кажется, младший сын Асеня — Александр[159], брат Ивана. Но спросить об этом он не посмел, его смутило, что такой знатный человек, как брат нового тырновского царя, преклонив колена, смиренно стоит перед ним, деспотом Крестогорья, словно перед императором!

Слав поднялся с кресла и пожелал гостям приятного отдыха.

Когда за гостями закрылась дверь, деспот почувствовал усталость. Он прошел через две смежные залы, миновал коридор, украшенный оленьими рогами, и толкнул тяжелую дверь своей спальни. Там царил полумрак. В очаге догорали дубовые поленья. Голубые искорки летели вверх, оставляя тонкие серебристые следы.

Слав подтянул к себе медвежьи шкуры и, не снимая одежд, задумавшись, медленно опустился на постель.

Утро началось с первых петухов. Гости рано вставать не хотели, но и заснуть уже не могли. Боль в пояснице после многодневной езды верхом еще давала о себе знать каждому. Путь был труден. Опасности, едва они пересекли Хем, подстерегали их на каждом шагу. Сколько стрел просвистело над их головами! Сколько засад пришлось им преодолеть. Сколько отбить нападений! Выехало их пятеро, а в Мельник прибыло только трое. И теперь они надеялись, что обратный путь будет легче, что Слав, конечно, даст им охрану, которая сопроводит их хотя бы до большого перевала. А там, за перевалом, они, считай, уже дома.

Петухи один за другим отпелись. В открытое окно потекли запахи сырых осенних листьев. Александр поднялся первым, оделся и вышел во двор. Караульный на крепостной стене приветствовал его взмахом руки. Александр ответил ему кивком. Он умылся из дубовой кадки и не спеша поднялся на крепостную стену. Отсюда ему открылась потонувшая в утренней дымке горная котловина. Очертания гор, лесов, холмов и селений едва различались в тумане и совершенно слились на горизонте, и не было видно, где кончаются горы и начинается небо. А город за крепостной стеной лежал перед ним как на ладони, и он уже жил своими повседневными заботами. Мужчины мели улицы перед своим жильем; женщины с глиняными кувшинами спешили за водой; из ближайшего монастыря пастухи гнали в город коз, поднимая на дороге, несмотря на осеннюю сырость, клубы ныли. Откуда-то доносился запах неперебродившего вина. Александр впервые был в этом южном крае и в Мельнике. Но не любопытство привело его сюда, к своему родственнику. Боляре нелестно отзывались о деспоте Славе. Одни считали его предателем, другие — хитрым и коварным разбойником, третьи даже имени его не хотели слышать. Александр решил своими глазами увидеть деспота, понять его замыслы, договориться с ним о присоединении в будущем Крестогорья к большой Болгарии. Сначала он намеревался поговорить об этом с кем-нибудь из приближенных Слава. В Тырново ему называли имя Ивана Звездицы. Но при первом знакомстве человек этот не вызвал у него доверия. Чересчур уж независимо он держался. Сам деспот вел себя куда проще и человечнее. И, кажется, он узнал его. Нет, действовать надо открыто, говорить прямо обо всем с самим деспотом. И скрывать свое настоящее имя глупо.

Александр спустился со стены и направился к небольшой двери. Она вела в сад, что был за крепостью. Он взялся было за засов, желая его отодвинуть, но один из стражников торопливо подбежал и распахнул перед ним дверь. Пестрый ковер из опавших листьев заглушал шаги Александра. Он шел под раскидистыми кронами вековых деревьев и не мог налюбоваться на них. Кипарисы, смоковницы, каштаны, какие-то неведомые южные кустарники, смешные карликовые дубки. Сад кончался глубокой пропастью, естественным непреодолимым препятствием для любого врага. Внизу, куда доставал глаз, торчали скалы-столбы, похожие на острые кабаньи зубы. Одни были покрыты редкими деревьями, другие — совсем голые. Дожди и ветры поработали здесь на славу и создали чудо, на которое Александр смотрел со смешанным чувством восторга и удивления.

Вдруг Александр услышал детский голосок. В десяти шагах от него смуглый мальчик лет девяти целился из лука в пустое птичье гнездо на дереве. Стрела, коротко свистнув, попала точно в середину гнезда и застряла там.