Роман-воспоминание - Анатолий Рыбаков

Председательствовал Сталин. В зале среди прочих находились поэт Николай Тихонов – председатель Комитета по премиям и поэт Алексей Сурков – секретарь Союза писателей.

Сталин, зачитывая список, останавливался после каждой фамилии, давая возможность членам правительства высказать замечания. Если замечаний не было, читал дальше. Итак – проза. Премии первой степени – Гладков, Николаева, вторая степень – Рыбаков: «Водители»… Замечание делает сам Сталин:

– Хороший роман, лучший роман минувшего года.

Сурков подмигивает Тихонову: сейчас роман переведут на премию первой степени.

Однако Сталин посмотрел в какую-то бумагу…

– А известно ли товарищам, что Рыбакова исключали из партии и судили по пятьдесят восьмой статье?

Поэт Тихонов, не медля, подставляет своего друга поэта Суркова.

– Товарищ Сталин! Комитет рассматривает только сами произведения. Авторами занимается та организация, которая их выдвигает. В данном случае Союз писателей.

Все взоры направились на Суркова.

– Нам об этом ничего не известно, – пролепетал Сурков.

– Значит, скрывает?!

Сталин передал бумагу сидевшим за столом членам правительства, встал и начал прохаживаться.

Бумага обошла стол. Первым откликнулся Ворошилов:

– И все же всю войну был на фронте, искупил кровью.

– Тогда тем более зачем скрывал? – возразил Маленков. – Мы давали премию Ажаеву, тоже был осужден, но ведь не скрывал. Награждали и других, в прошлом осужденных, никто судимость не скрывал, вели себя честно.

Сталин вернулся к столу:

– Да, неискренний человек, не разоружился. Таким клеймом меня припечатал. Понятно, почему все от меня шарахались. Пришел обедать в ресторан ЦДЛ, сижу один, столик на четверых, никто не подсаживается, как бывало. Перестал туда ходить и в Союз больше не ходил.

Я отлично понимал, что ни Сурков, ни кто-либо другой не посмеют доложить Сталину о моей справке, это значило бы защищать «неразоружившегося». Но я понимал и другое – посадить меня теперь могут только с санкции Сталина. Да, «неискренний, неразоружившийся», но «лучший роман минувшего года». Роман понравился товарищу Сталину, и посадить его автора не так-то просто, товарищ Сталин может сказать: «А зачем такая поспешность?» Так что время у меня пока есть.

Справку мама опять зашила в подушку, у меня остались копии. Деньги свои я снял со сберкнижки, дал Асе на год вперед, остальные отдал сестре на сохранение, «на всякий случай», не хотел волновать маму, о моих перипетиях она ничего не знала. Принял такие предупредительные меры, но сам, как это ни странно, был спокоен, не знаю почему, был уверен, что со мной ничего не случится, жил прежней жизнью, начал писать «Одинокую женщину», вечером иногда театр, чаще кафе «Националь», конечно, с Васей Сухаревичем, он единственный остался возле меня.

Однажды после «Националя» компанией поехали ко мне играть в преферанс. Я – игрок слабый, карточную игру считаю пустой тратой времени, но Вася был отчаянный преферансист, мог играть сутками, хотя играл неважно.

Играли мы у меня на Смоленской, шел уже первый час ночи – и вдруг телефонный звонок. Беру трубку, знакомый голос Вадима Кожевникова:

– Толя, поздравляю! Ты получил Сталинскую премию. Читай завтра в газетах.

Кладу трубку, объявляю:

– Я получил Сталинскую премию.

– Так я и знал, – провозгласил Вася, – теперь все! Привет с Анапы!

О том, что произошло на последнем заседании Совета Министров, тоже существуют разные версии, но я опираюсь на рассказы трех бывших там людей: Фадеева, Суркова и Тихонова.

Фадеев вернулся из ГДР, на секретариате Сурков зачитал мою справку, и было решено: «если представится возможность», предъявить ее на заседании Совета Министров и тем отстоять честь Союза; Самым моим ревностным защитником оказался Панферов, ездил к Маленкову и с мужицкой прямотой объявил тому:

– Правильно Рыбаков поступил, что не написал о судимости! Если бы написал, то никто бы его не печатал и мы не имели бы этого писателя!

На заседании Совмина перед Сталиным положили книгу со списками лауреатов. Сталин ее перелистал и подписал.

Все кончено. Ни Фадеев, ни Сурков не посмели доложить ему о моей справке.

И вдруг Сталин спрашивает:

– А как ваш Рыбаков?

По этому вопросу Фадеев, опытный царедворец, понял: что-то изменилось, появился какой-то шанс. Он встал:

– Товарищ Сталин! Мы тщательно проверили все материалы и документы. Рыбаков никогда в партии не состоял. Мальчишку, студента, его действительно выслали из Москвы на три года, но на фронте, за отличия в боях, судимость сняли. Постановление Военного трибунала у нас есть. Он имел право не писать о своей судимости.

– Да, – сказал Сталин, – информация была неточной.

Вышел из-за стола и направился к выходу.

И тут Фадеев пересек пространство, отделявшее зал от стола президиума, поступил смело – это пространство разрешалось пересекать только тому, кого Сталин сам просил подойти, Фадеева он не подзывал. Фадеев догнал Сталина у двери:

– Товарищ Сталин! Как же поступить с Рыбаковым?

– Восстановите его в списке, – равнодушно ответил Сталин.

Что подвигнуло Фадеева на такой смелый шаг? Возможно, припомнился наш прошлогодний разговор. Может быть, отстаивал честь Союза. Не знаю…

После публикации романа «Дети Арбата» кое-кто упрекал меня: «Сталин дал вам премию, а вы так о нем пишете».

Мое отношение к Сталину сложилось еще в юные годы и никогда не менялось: могильщик Революции, тиран. Все происшедшее с моей премией точно вписывается в его образ: «От товарища Сталина ничего нельзя скрывать, от товарища Сталина ничего невозможно скрыть, верховная власть всезнающа, всеведуща, всемогуща». Эту мысль он постоянно внушал своему окружению, а окружение, в свою очередь, пускало этот миф в народ. В моем случае Сталин дважды показал свое всеведение: первый раз огорошил всех тем, что никто не знает о моей судимости, а он знает, во второй раз – не упустил возможность продемонстрировать: даже неправильная информация не может его обмануть. Я лично был ему безразличен: для него, истребившего десятки миллионов советских людей, что значил один человек?

20

Работа над романом «Одинокая женщина» продолжалась. Но повествование только о личной жизни было «непроходимо» в те времена: судьбу человека надо писать на фоне общественных отношений. «Чем занимается ваш герой?» – первый вопрос редактора. «Покажите его в коллективе» – первое требование.

В Транспортном институте я учился на автодорожном факультете, но транспорт есть транспорт: автомобильный или воздушный, железнодорожный или водный, те же грузы, пассажиры, километры, маршруты. Для романа я выбрал водный: легче освободиться от гнета производственных проблем.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});