Роман-воспоминание - Анатолий Рыбаков

Много лет спустя в Доме творчества «Малеевка» мы стояли в холле с Евгенией Семеновной Гинзбург, автором «Крутого маршрута», восемнадцать лет проведшей в сталинских тюрьмах, лагерях и ссылках. Мимо нас прошел Виктор Николаевич Ильин, поздоровался со мной. Евгения Семеновна проводила его взглядом:

– Кто этот человек?

– Ильин, секретарь Московского отделения Союза писателей.

– Он – кагэбист.

– Почему вы так думаете? – Мне было интересно, что она скажет.

– У него это на лице написано.

Ильин всю жизнь прослужил в «органах», и Евгения Семеновна с одного взгляда узнала в нем кагэбиста, такое лицо бывший зек отличит среди сотни других.

Так и человек, за которым тянется 58-я статья, живет с опасением, что об этом узнают, и по малейшему, едва уловимому признаку чувствует опасность.

В коридоре мне встретился Вадим Кожевников, известный тогда писатель, редактор «Правды» по отделу литературы и искусства, мы с ним осенью были в Кисловодске, в одном санатории, ходили вместе в горы, сложились какие-то отношения, а сейчас прошел мимо меня, не поздоровался, даже головы не повернул.

Иду к Воронкову, заместителю Суркова, «рабочему секретарю», мы с ним когда-то состояли в первых пионерских отрядах Москвы и, хотя ни тогда, ни после того знакомы не были, иногда вспоминали то время, а потому были как бы приятели. Из рабочей семьи, проработал на производстве один год, а потом двадцать лет ведал пионерской работой в райкоме, затем в Московском и, наконец, в Центральном комитете комсомола. Ничего другого в своей жизни не знал и не умел, тихо, спокойно двигался по номенклатурной лестнице. Потом из комсомольского возраста вышел и очутился в Союзе писателей. Но повадки руководящего аппаратчика сохранил: спокойный, дружелюбный, вальяжный, чисто выбрит, в хорошо отутюженном костюме, производил приятное впечатление, встречая посетителя, выходил из-за стола, крепко жал руку, выслушивал, обещал разобраться, помочь, писатель уходил от него обнадеженный. Но это была лишь привычная манера поведения. Двадцать лет работы в комсомоле пришлись на самые страшные тридцатые и сороковые годы, рядом исчезали из жизни друзья, товарищи, начальники, такие же комсомольские работники, как и он. Вечером, расходясь с работы, они прощались, обнимались, а утром приходили на службу – а друга, приятеля, сослуживца уже нет, ночью забрали. И о том, что накануне он с этим «врагом народа» обнимался и целовался, Воронков забывал, и человека этого забывал, пассивный исполнитель, ни во что не лез, ни во что не вмешивался, писал и подписывал бумаги, вежливый, благожелательный, всех устраивающий чиновник. Система, которой Воронков служил, выработала в нем убеждение, что жизнь человеческая мало чего стоит, сегодня ты есть, завтра тебя нет.

– Костя, что произошло, как мои дела?

– Твои… Вроде все в порядке.

– Брось, Костя! Скажи мне, останется между нами.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь… В издательском плане на будущий год книга твоя стоит… Сталинская премия… Секцию ты прошел, Комитет прошел, как в Совете Министров, – он пожал плечами, – решение еще не опубликовано.

Намек ясен. Дело в премии. Так я и думал.

– А что было на Совете Министров?

Он опять пожал плечами:

– Меня туда не зовут.

– Кто же там был?

– Фадеев в отъезде, в ГДР. Значит, Симонов. Поехал я в «Литературную газету», там работал писатель Николай Атаров, он написал первую рецензию на «Водителей», был ко мне расположен. Попросил его узнать, что произошло с моей премией.

– А что случилось? – спросил Атаров.

– Не знаю. Но что-то произошло. Хорошо бы выяснить.

Атаров прошел к Симонову, вскоре вернулся: Симонов на том заседании Совета Министров не был, был Сурков.

Возвратился я в Союз писателей, размышляя по дороге об аппаратной умелости Воронкова: на то, что дело в премии, намекнул туманно, но называть имя своего начальника Суркова не стал. Если Сурков у меня спросит: «Кто тебе сказал, что я был на заседании?», я отвечу: «Симонов».

Прихожу к Суркову.

– Алеша, что произошло на заседании Совмина?

– Ничего не произошло.

– Скажи правду, я знаю: что-то случилось.

– Знаешь, зачем спрашиваешь?

– Хочу услышать подробности.

– О заседаниях Совета Министров публикуют газеты. Большего не могу тебе сказать и не скажу. – Он встал, понизил голос: – Ты куда сейчас?

Не хочет говорить в кабинете… Прослушивается.

– На Арбатскую площадь, к метро.

– Будь здоров!

Я медленно пошел по улице Воровского. Вскоре Сурков меня нагнал.

– Вот что, Толя… Мы живем в строгое время, – начал он своим ярославским говорком, – а ты, когда вступал в Союз писателей и заполнял анкету, скрыл свое прошлое.

– Что же я скрыл?

– Тебя исключали из партии и судили за контрреволюцию.

– От кого такие сведения?

– Неважно от кого. Важен сам факт!

– Вот что я тебе скажу, Алеша. Я никогда не состоял в партии, и потому меня не могли из нее исключать. Что же касается судимости, то действительно в тридцать третьем году меня, тогда еще студента, комсомольца, выслали из Москвы на три года. Но на фронте, за отличие в боях с немецко-фашистскими захватчиками, с меня Военный трибунал судимость снял, я имею право писать о себе – не судим. Что я на законном основании и написал в анкете. И тот, кто докладывал на Совете Министров…

Он оборвал меня:

– Ты не знаешь, кто и что докладывал. И не должен знать, запомни! Можешь представить решение трибунала о снятии судимости?

– Хоть завтра.

– Приноси.

Я тут же пошел к маме. Справка из Военного трибунала была зашита у нее в подушке, чтобы не забрали при новом аресте. Но отдавать ее Суркову я не собирался. Отправился в ближайшую нотариальную контору – снять и заверить копию. Увидев в справке статью 58-10, нотариус мне тут же отказала: «Мы таких справок не заверяем». Помотался я по Москве от одного нотариуса к другому, никто не хочет заверять. На следующий день поехал на улицу Кирова в нотариальную контору номер один. Долго ждал очереди к главному нотариусу Москвы. Наконец вошел в его кабинет, положил перед ним справку, попросил снять копию и заверить.

Он прочитал, поднял на меня глаза, долго смотрел.

– Мне что-то ваше лицо знакомо… – И неожиданно улыбнулся: – Я купил внуку книгу «Кортик», там не ваш ли портрет?

– Мой.

– Сколько копий вам надо?

Я не был готов к такому вопросу, ответил наобум:

– Три.

От нотариуса поехал в Союз и передал Суркову копию справки.

О том, что произошло на заседании Совета Министров, я все-таки узнал. История эта тогда широко распространилась в московских литературных кругах по правилам «испорченного телефона», обросла домыслами и небылицами, во времена гласности писатель Юлиан Семенов опубликовал ее в совершенно искаженном виде. Мне эту историю тоже передавали в разных вариантах, я отобрал единственный соответствующий истине, услышанный мной лично от тех, кто присутствовал на заседании.

Председательствовал Сталин. В зале среди прочих находились поэт Николай Тихонов – председатель Комитета по премиям и поэт Алексей Сурков – секретарь Союза писателей.