Восемь религий, которые правят миром. Все об их соперничестве, сходстве и различиях - Стивен Протеро

Разумеется, невозможно свести многочисленные различия между тхеравадой и махаяной всего лишь к одному пункту, но суть в следующем: приверженцы тхеравады считали, что мы пробуждаемся сами, а сторонники махаяны – что это пробуждение наступает при наших взаимоотношениях с окружающими. Или, по формулировке психоаналитика и буддиста Марка Эпстайна, «нам нужны партнеры, чтобы осознать, кто мы такие»22.

Дзэн и другие способы войти в транс

С появлением махаяны буддизм, несомненно, вошел в семейство религий, так как его обширный и продолжающий расти пантеон бодхисаттв и будд предлагал приверженцам всю благодать и чудеса, на которые способны боги других религий. Точно так же, как бхакти-индуист мог достичь мокши благодаря милости Шивы или Кришны, махаянист мог заслужить нирвану благодаря милости выбранного будды или бодхисаттвы. У многих из этих сверхъестественных существ в настоящее время насчитывается не меньше почитателей, чем у святого Иуды Фаддея или Девы Марии. Самый популярный бодхисаттва Авалокитешвара олицетворяет сострадание и, подобно Кришне, неоднократно является на землю, чтобы спасать людей от опасностей. В Тибете он известен как Ченрезиг, а в Восточной Азии он меняет пол и превращается во всемилостивую Гуаньинь (в Китае) и Каннон (в Японии).

Наиболее популярный будда после Гаутамы – будда безграничного света, Амитабха на санскрите и Амида на японском, создающий из своих неизмеримых запасов хорошей кармы небесное обиталище блаженства, Чистую Землю, по сравнению с которой христианское Царство Небесное и мусульманский рай мало чем отличаются от Диснейленда к моменту закрытия. В Японии этого будду популяризировал Хонэн (1133–1212), основатель школы Дзёдо-сю (Чистая Земля), который обещал, что повторения нараспев имени будды Амиды – «Наму Амида-буцу» – достаточно, чтобы претендовать на билет в «западный рай» или «Чистую Землю», где гарантирована нирвана. Больше ничего не требуется. Ни медитации, ни аскетизма, ни учебы. Достаточно только демонстрировать свою преданность, повторяя нараспев эти три слова, а остальным займется будда Амида.

Наглядным примером этого бхакти-пути веры, благодати и преданности спустя несколько лет стал Синран (1173–1263) и его школа Дзёдо-синсю (Истинная Чистая Земля). Японский реформатор Синран утверждал, что незачем повторять имя будды Амиды постоянно, как делали многие последователи Хонэна. Требуется лишь один искренний призыв. Сегодня эта традиция – одна из самых популярных школ буддизма в Японии, обосновавшаяся также в США в виде американских буддийских церквей.

Еще одного реформатора-махаяниста из средневековой Японии, Нитирэна (1222–1281/2), отличало скорее писание, которое он читал, чем будда, которому он поклонялся. Подобно Хонэну и Синрану, песнопения он предпочитал медитации, но повторял нараспев Лотосовую сутру «Наму мёхо рэнгэ кё» («хвала чудесному учению Великого Лотоса»). Результатом реформ Нитирэна стали различные школы Лотосовой сутры, наиболее известная из которых – Общество Сока Гаккай (SGI), организация, построенная на силе позитивного мышления и распространившаяся из Японии в Бразилию, Сингапур и США, где она стала наиболее разнообразной в расовом и этническом отношении из всех американских буддийских организаций.

Если многие школы махаяны, по примеру школ Нитирэна, были организованы вокруг какого-либо писания, то одна из них поступила наоборот. Популяризованный Джеком Керуаком и другими писателями-битниками в 50-х годах ХХ века (хотя сам Керуак в действительности принадлежал к школе Йогачары – «только сознание») дзэн-буддизм получил свое название от санскритского слова «дхьяна», которое в китайском языке преобразовалось в «чань», а в японском – в «дзэн». Все эти слова означают «медитация», значит, дзэн – школа медитации. Однако наиболее известны две характерные практики дзэн-буддизма. Первая, разработанная школой дзэн-буддизма Сото-сю, – сикантадза. Во время этой обманчиво трудной практики надо просто сидеть. И не пытаться ни следить за своим дыханием, ни проникнуть в суть действительности. Просто сидеть некоторое время, ни о чем не думая. («Ты не думаешь, что я не думаю?» – гласит подпись под карикатурой в New Yorker, на которой два дзэн-буддиста сидят в позе лотоса23).

Вторая дзэн-практика, сложившаяся в школе Риндзай-сю, – коан. Учитель, или дзэн-мастер, задает ученику вопрос-загадку: «Как звучит хлопок одной ладонью?» Или: «Каким было твое лицо до того, как родились твои мать и отец?» Или (мой фаворит): «Что сказал бы Будда, если бы его никто не услышал и некого было бы наставлять?» Ученик пытается дать оригинальный, импровизированный и спонтанный ответ.

Дзэн-буддизм вырос из взаимодействия буддизма с конфуцианством и даосизмом во времена династии Тан, в Китае VIII века. Однако приверженцы этой традиции возводят ее к самому Будде. Они часто повторяют притчу о том, как монахи собрались, с нетерпением ожидая, когда Будда произнесет речь. Но прибывший Будда не проронил ни слова. Он вертел в руке цветок, улыбался, но молчал. Все были озадачены. Точнее, все, кроме одного монаха, который улыбнулся в ответ, а Будда объявил, что этот монах постиг смысл его наставления: прямое, обыкновенное учение передается и без слов.

«Что сказал бы Будда, если бы его никто не услышал и некого было бы наставлять?»

Стремление приверженцев дзэн-буддизма к сатори (этим словом они обозначают моменты пробуждения, привносящие в повседневную жизнь спонтанность и открытость) завораживает меня частотой, с которой эти моменты возникают при срабатывании интуиции. В настоящее время собрано уже немало убедительных свидетельств тому, что открытия, прорывы разного рода, моменты озарения как для ученых, так и для писателей, когда впору кричать «эврика!», зачастую случаются лишь после того, как рациональный разум заходит в тупик и упирается в каменную стену. Когда же мы просто выходим прогуляться, ведем машину или даже просыпаемся с намерением подремать еще, решение вдруг, в обход обычных путей разума, возникает в голове уже полностью оформленным. По-видимому, требуется утомить левое полушарие мозга до такой степени, чтобы его функции взяло на себя правое полушарие. Или же, пользуясь языком, привычным для буддистов, нельзя прийти к однозначности посредством дуалистичного разума. Нельзя обдумать свой путь в нирвану: он возникает, когда мы покидаем пределы своего разума.

Пустота

Еще одним значительным этапом в развитии махаяны стало учение о шуньяте, или пустоте. Если тхеравада утверждала, что «я» на самом деле состоит из пяти скандх, следовательно, является иллюзией и вымыслом, сторонники махаяны развили этот довод, заявив, что все, в том числе и пять скандх, – на самом деле пустота.

Имея двадцатилетний опыт преподавания религиоведения, я могу с уверенностью утверждать: объяснить суть этого учения почти так же трудно, как растолковать учение об отсутствии «я». Большинство

людей предпочитает жить в физической вселенной Исаака Ньютона и не задумываться об озадачивающих истинах теории относительности Эйнштейна, и вместе с тем преспокойно мириться с существованием в том виде, каким оно кажется, не беспокоясь о том, что же оно представляет собой на самом деле. Но даже тем из нас, кто хочет видеть действительность, а не ее тень, с трудом даются попытки уложить в голове парадокс пустоты. Мало того: великий индийский философ-буддист II–III веков Нагарджуна предупреждал, что искажение этого учения опасно для здоровья. «Превратно понятая шуньята, – писал он, – подобна змее, схваченной за голову»24. Такому предостережению стоит внять и быть начеку.

Учение о шуньяте представляет собой примерно следующее: поскольку все сущее – огромная цепь причинно-следственной связи, нет ничего независимого, ничто не существует само по себе. Нет огня без топлива, а такое топливо, как дрова или природный газ, нельзя даже считать «топливом» без представления об «огне». Коттедж на Кейп-Коде, где я живу, может показаться совершенно реальным и существенным «предметом», но его (наряду с другими пустыми предметами) вызвали к жизни плотники, кровельщики, черепица, гвозди (и все они сами по себе – пустота), а когда-нибудь под действием ветра и дождя (не считая многого другого) коттедж разрушится. То же самое можно сказать о наших мнениях и убеждениях, которые возникают и пропадают в связи с великой цепью причинно-следственной связи. Да, есть вещи, которые выглядят постоянными и неизменными. Но даже если нам не хочется признавать это, на самом деле никакого постоянства нет, все вокруг непрестанно меняется. Да, предметы выглядят как вещи в себе – эта чашка, эта тарелка, та вилка. Но все они сделаны из чего-то другого и всегда находятся в процессе превращения во что-то иное, отличающееся от того, чем они кажутся сейчас. До того, как стать вилкой, вилка была листом нержавеющей стали, до того, как лист стал листом, он был железом, хромом и другими металлами, руды которых скрывались глубоко под землей (хотя, разумеется, соседние камни этого не сознавали). И даже эта вилка в моей руке является вилкой только для англоязычных читателей. Там, где едят палочками, а не западными приборами, это всего лишь штуковина странной формы. «Форма есть пустота, – гласит «Сутра сердца», – и пустота есть форма»25.