Семейство Майя - Жозе Эса де Кейрош

Палма, раздосадованный этой сценой, наклонился к ней и нетерпеливо повторял:

— Ну, Конча, послушай! Да послушай же! Я тебе все объясню…

Но тут Конча резко вскочила, так что стул ее отлетел в сторону, и разъяренная бабища выбежала из ресторана, волоча атласный подол по полу; вскоре где-то громко хлопнула дверь. На полу остался клочок кружев от ее мантильи.

Слуга, появившийся из других дверей с кофейником, остановился и с любопытством оглядывал всех, учуяв скандал; затем молча принялся разливать кофе.

Никто не произнес ни слова. Но едва слуга вышел, Лолита и Палма взволнованно, хотя и не повышая голоса, накинулись на Эузебиозиньо. Он вел себя бессовестно! Это недостойно мужчины! Раз уж он сам пригласил женщину в Синтру, следует относиться к ней уважительно, а не отрекаться от нее так грубо, да еще перед посторонними…

— Так себя не ведут, — твердила Лолита, обращаясь к Карлосу; глаза ее сверкали, и все ее жесты выражали возмущение, — это просто отвратительно!..

И в ответ на полушутливое раскаяние Кружеса в том, что он был невольной причиной происшедшей сцены, Лолита шепотом призналась, что у Кончи бешеный нрав и что она не хотела ехать в Синтру, а сегодня уже с утра была в muy malo humor… Pero lo de Silbeira habia sido una gran pullice…[53]

Бедный Эузебиозиньо с поникшей головой и пылающими ушами уныло помешивал ложечкой кофе; глаз его за темным пенсне не было видно, но чувствовалось, что его душат рыдания. Наконец Палма, отставив чашку, облизал губы на лоснящемся лице, в расстегнутом жилете вышел из-за стола и, остановившись посреди залы, внушительным тоном подвел итог:

— Все произошло из-за того — уж ты меня прости, Силвейра, но я скажу прямо, — из-за того, что ты не умеешь обращаться с испанками!

Сей суровый приговор доконал вдовца. Ложечка выпала из его пальцев. Он встал и подошел к Карлосу и Кружесу, словно ища у них защиты и надеясь обрести утешение в их дружеском сочувствии; всхлипывая, он горестно воззвал к ним:

— Вы видите! Люди приезжают в эти прекрасные места, чтобы вкусить хоть чуточку поэзии, а кончается все вот эдаким!..

Карлос меланхолически похлопал его по плечу:

— Такова жизнь, Эузебиозиньо.

А Кружес, ласково поглаживая несчастного по спине, добавил:

— За удовольствия надо расплачиваться, Силвейринчик!

Однако Палма, настроенный более практически, заявил, что необходимо все уладить. Приехать в Синтру, чтобы тут затевать скандалы, — нет уж, увольте! Развлекаться — так весело, с шутками, чтобы всем было приятно. А не оскорблять друг друга! Тогда лучше оставаться в Лиссабоне, это обойдется намного дешевле.

Он приблизился к Лоле, погладил ее по щеке и нежно проговорил:

— Пойди-ка, Лолита, пойди к Конче и скажи ей, пусть перестанет дурить и идет пить кофе… Пойди, ты умеешь ее успокаивать… И скажи, что это я тебя просил…

Лолита выбрала в вазе два самых лучших апельсина, поправила перед зеркалом волосы, подобрала подол платья и вышла, бросив мимоходом взгляд на Карлоса и улыбнувшись ему.

Когда мужчины остались одни, Палма повернулся к Эузебио и самым серьезным образом начал наставлять его, как следует обращаться с испанками. Обхождение с ними должно быть в высшей степени деликатное; за это они и ценят нас, португальцев, потому как в Испании с ними не церемонятся… Он, Палма вовсе не утверждает, что при случае им нельзя закатить пару оплеух или раз-другой вытянуть их тростью… Но известно ли его друзьям, когда следует прибегать к подобным средствам? Тогда, когда девицы упрямятся и не желают доставить мужчине удовольствие. Вот тогда пожалуйста. Влепите им хорошую оплеуху, и они станут осыпать вас страстными поцелуями… А затем снова будьте с ними вежливы и деликатны, как и с француженками…

— Поверьте, следует поступать именно так, Силвейра. У меня есть опыт. И пусть сеньор Майа подтвердит мою правоту: у него у самого опыта хоть отбавляй и он знает, как нужно обходиться с испанками!

Это было произнесено столь проникновенно и почтительно, что Кружес разразился хохотом и заставил рассмеяться Карлоса.

Сеньор Палма, несколько шокированный их смехом, поправил пенсне и обратил на друзей строгий взгляд:

— Сеньоры изволят смеяться? Полагают, что я шучу? А я между тем начал укрощать испанок еще пятнадцатилетним юнцом! Вы можете смеяться, но здесь у меня нет соперников! Я, что называется, владею секретом, как управляться с испанками! И поверьте, это совсем не так легко! Здесь нужен особый талант! Вот Эркулано, к примеру, пишет прекрасные статьи, и стиль его весьма цветист и изыскан… Но дайте мне его сюда, и мы посмотрим, сумеет ли он справиться с испанками!

Эузебиозиньо уже дважды подходил к дверям и прислушивался. Отель словно вымер, и Лолита не возвращалась. Тогда Палма посоветовал последнее средство,

— Ступай-ка ты сам туда, Силвейра. Войдешь в комнату, подойди к ней поближе…

— И закати оплеуху! — всерьез закончил Кружес, искренне восхищаясь Палмой.

— При чем тут оплеуха? Стань на колени и проси прощения. В подобных случаях следует просить прощения. А чтобы у тебя был предлог — ты сам отнеси ей кофе.

Эузебиозиньо, не отвечая, с тоской оглянулся на друзей. Но он уже решился и, немного помедлив, с клочком кружев в одной руке и с кофе — в другой, бледный и взволнованный, медленными шагами поплелся по коридору просить прощения у Кончи.

Сразу после его ухода Карлос и Кружес покинули ресторан, не простясь с сеньором Палмой, который, впрочем, этого даже не заметил, ибо вновь сидел за столом и с удовольствием занимался приготовлением грога.

Было уже два часа, когда оба друга вышли наконец из отеля с намерением совершить прогулку к дворцу Семи Вздохов, о чем еще в Лиссабоне так мечтал маэстро. На площади, напротив запертых безмолвных лавок, дремали на солнце бродячие собаки; сквозь оконные тюремные решетки арестанты протягивали руки за подаянием; грязные ребятишки в лохмотьях возились на углу. Богатые особняки стояли с наглухо закрытыми окнами, еще погруженные в зимнюю спячку под сенью уже зазеленевших деревьев. Время от времени взорам друзей открывалась то часть горной цепи, то зубчатая стена, сбегающая по утесам, то замок Скалы, возвышающийся в гордом одиночестве на самой вершине. И апрельский воздух обволакивал все вокруг своей бархатистой мягкостью.

Когда они проходили мимо отеля Лоренс, Карлос замедлил шаг и указал Кружесу на здание отеля.

— Он мне нравится больше, — сказал маэстро. — И зачем только мы предпочли Нунеса — вот и угодили на скандал! Да, так, оказывается, сеньор Карлос да Майа — знаток по части испанок?

Карлос не ответил: его глаза приковались к унылому фасаду отеля, где лишь одно окно было распахнуто и на подоконнике сушились саржевые ботинки. У дверей двое молодых англичан, оба в knickerbockers[54], молча дымили трубками, а напротив, на каменной скамье, сидели два погонщика ослов и старались привлечь внимание англичан — они улыбались им и жестами приглашали на прогулку в горы.

Карлос хотел было уже двинуться дальше, но вдруг до него донесся чуть слышный печальный звук флейты, и он остался стоять, припоминая, что Дамазо рассказывал ему, как во время их морского путешествия Кастро Гомес играл на флейте…

— Восхитительно! — раздался взволнованный голос Кружеса.

Он остановился перед оградой, за которой расстилалась долина. Отсюда были видны округлые купы обширной густой рощи, которая одевала склон горы, словно мох стену, и под сверкающим солнцем, издали, еще больше была схожа с ним своей темной влажной пышностью. И в этой темно-зеленой густоте скрывался дворец, который он жаждал увидеть, белый, полузадушенный объятьями листвы, благородно величавый в своем сумрачном покое…

На мгновенье его душа артиста возжелала уединиться там с женщиной, фортепьяно и псом-ньюфаундлендом.

Но чем Кружес не уставал восторгаться, так это воздухом. Раскинув руки, он пил его жадными глотками.

— Ах, какой воздух! Как он бодрит! Просто словно заново родился!

И чтобы наслаждаться им в полную меру, Кружес присел на уступ низкой стены перед огороженной террасой, где старые деревья давали тень садовым скамейкам и тянули могучие, наполненные птичьим щебетом ветви до самой дороги. А когда Карлос показал ему на часы, говоря, что они не успеют осмотреть дворец и прочие достопримечательности Синтры, маэстро объявил, что предпочитает остаться здесь и слушать музыку журчащей воды, а не глазеть на уцелевшие руины.

— Синтра — вовсе не древние камни и не готические руины. Синтра — именно это: журчащая вода, зеленый Мох… Как в раю!

Радость, переполнявшая душу маэстро, развязала ему язык, и он добавил, повторяя свою шутку:

— Вы-то уж должны это понимать, сеньор Майа, вы ведь — знаток испанок!