Без пощады - Александр Зорич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нужно сказать, она нечасто бывала у Воздвиженского после шести вечера. А потому чувствовала себя неуверенно.
Телефон студии Воздвиженского был временно заблокирован за неуплату (впрочем, это случалось и раньше, так что Таня не удивилась). Но она сердцем чувствовала: Мирослав дома! Должен быть дома! Тем более что окно его кухни приветливо светилось, из него даже доносились приглушенные звуки музыки.
Глядя на это окно, Таня умиленно улыбнулась. Ей вдруг подумалось, что скорее всего Мирослав, прознав о ее неприятностях, предложит ей пожить вместе с ним в студии хотя бы недельку, пока она не снимет свою, отдельную квартиру… А может быть, никакую квартиру ей и снимать-то больше не придется? Может быть, настало время им с Мирославом что-то решить?
Таня несмело надавила на кнопку звонка и принялась ждать.
Ей долго не открывали, хотя из-за двери по-прежнему доносились обрывки шлягеров.
«В душе он, что ли?» – подумала Таня и позвонила еще раз.
Наконец дверь распахнулась, и на пороге показался Воздвиженский. Его волосы были всклокочены, он запахивал халат.
– Таня? – Мирослав выглядел таким удивленным, словно не видел ее целый месяц. – Что случилось, Таня? – спросил он каким-то не своим, чужим голосом.
– Понимаешь, Мирослав… Меня не берут в аспирантуру. – Таня печально шморгнула носом. – И еще меня завтра выгоняют из общежития…
Мирослав обстоятельно почесал бороду и скроил недовольную мину. Дескать, «жизнь – дерьмо, я тебе всегда говорил». Однако руку, которая загораживала проход в квартиру, он не убрал.
– Что еще плохого?
– По совету Шаровцева я отправила свои резюме в три научно-исследовательских института. Может, куда-нибудь возьмут… Хотя, откровенно говоря, надежды мало. Количество мест все время сокращается. А ведь университет каждый год ксеноархеологов выпускает…
– Понятненько, – кивнул Воздвиженский и зябко поежился – в подъезде гулял изрядный сквозняк.
– Что, так и будем в дверях беседовать? – с иронией спросила Таня, она тоже успела озябнуть. – Может, хоть чаю попьем? Понимаю, я не вовремя… Но у тебя телефон опять отключили…
– Видишь ли, Танек… Насчет чаю, наверное, не получится… Я тут немного занят с одним товарищем… – замялся Воздвиженский. – Обсуждаем новый альманах, «Рифмованное иномирье». По-моему, ничего название…
– Да я вам не помешаю! Я просто посижу немножечко – и домой, – жалобно пролепетала Таня.
– Помешать-то ты, может, и не помешаешь. Но этот товарищ… он…
Один бог знает, до чего доврался бы в тот день Мирослав, если бы в глубине студии не зашумел портативной ниагарой старенький унитаз и минуту спустя у Воздвиженского за спиной не показалось существо в черных кружевных чулках и белом бюстгальтере. Губы существа были накрашены малиновой помадой, тон в тон к накладным ногтям полуметровой длины. «Как у мумии царицы Шед», – пронеслось в голове у Тани.
– Славу-у-уня! – жеманно позвало существо, близоруко щурясь в сторону двери. – Сколько можно ждать? Что там у тебя такое?
В общем, Тане ничего не оставалось, как, влепив Воздвиженскому звонкую пощечину, удалиться.
Таня сидела на крыше общежития на пожарном ящике с песком. Курила.
Собственно, сигарета, которую она держала в руках, была третьей сигаретой в ее жизни.
Окурки двух предыдущих мокли в лужице возле каблука ее фасонистой замшевой туфельки.
Да-да, она решила закурить волевым усилием – как иные бросают. Она купила пачку «Явы-200» и теперь тренировалась.
А в перерывах между тренировками Таня размышляла над своей нелегкой судьбой.
И разговаривала. Сама с собой.
– Ага, размечталась, идиотина! Мирослав тебя пожить к себе в студию пригласит! Навечно! И предложение сделает! Два предложения! Будешь ему кофе по утрам варить и рубашки гладить! Ага-ага! – Таня закашлялась, но сигарету не выбросила. – Да нужна ты ему, провинциальная дурочка с Екатерины! У него вон товарищ есть! Из альманаха «Иномирье». Поэтический такой товарищ, образованный… В белом бюстгальтере…
На этой крыше Таня провела немало летних вечеров.
С нее открывался прекрасный вид на набережную реки Преголя, исторический остров Кнайпхоф, небоскребы Куршской косы.
Именно там, на крыше, Таня годами постигала бархатный шарм летних ночей и чистую прелесть одиночества.
Существенным преимуществом крыши было то, что на ней никогда никто не появлялся. Даже Карлсон.
Собственно, находиться там без особого разрешения комендантши было категорически запре-щено.
Тане помогла счастливая случайность. Однажды один из рабочих бригады, производившей на крыше ремонт антенн, оставил Тане, которая жила в самой ближней к выходу на крышу комнате восемнадцатого этажа, ключ для своего товарища, отлучившегося за пивом. Товарищ ходил за пивом трое суток. Таня не удержалась и сняла с ключа дубль.
Благодаря заветному и абсолютно противозаконному ключу Таня стала единоличной владелицей этого ничейного, продуваемого всеми балтийскими ветрами пространства.
Именно там, на крыше, она познакомилась с мокрым зверем Кенигсбергом по-настоящему близко. Он раскрывал ей свои тайны, рассказывал свои истории. А она, как сейчас, доверяла ему свои.
– Ну что же это такое, а? Что за ерунда с этим Мирославом? Права, наверное, Тамила. Бросить его к чертовой матери – и дело с концом! А что же с ним еще можно делать? Что? У него же свобода! У него творчество, блин… Ну почему так получается – у Тамилки все в порядке, у Любы – тоже… А у меня… Может быть, я вообще какой-то урод?
Таня в сердцах сплюнула, щелкнула зажигалкой и прикурила четвертую сигарету. От сигарет немного кружилась голова, но ей это даже нравилось.
– Или вот, допустим, судьба… Может быть, лучше вообще домой уехать? На Екатерину. Может, мне здесь просто не место? – спрашивала Таня, обращая свои вопросы ни много ни мало к мокрому зверю, чье незримое присутствие она ощущала всей поверхностью своей кожи. – Нет, правда, должен же быть какой-то ответ? Какое-то решение? Что мне делать теперь, а?
Колючий ночной ветер играл платиновыми прядями ее волос и лениво посвистывал в вентиляционных решетках. И Тане вдруг совершенно явственно показалось, что, если она сейчас подойдет ближе к краю, к границе плотной, живой тишины сумерек, которые простирались от носков ее туфель и до самого Куршского залива, она сможет услышать ответ мокрого зверя. Негромкий, понятный ответ.
Она подойдет, она не боится…
Таня забралась на полуметровой ширины бетонный бортик, который ограничивал крышу. И сделала по нему несколько неуверенных шагов.
Дальше она пошла смелее, мерно цокая каблучками и по-прежнему совершенно не чувствуя страха.
Таня почти не смотрела под ноги, ведь бортик был удобным, ровным. Оступиться и упасть вниз? Нет, с ней такого не произойдет никогда. Мокрый зверь Кенигсберг проследит за тем, чтобы такого не случилось.
В правой руке дымилась сигарета. Время от времени Таня подносила ее к губам и делала неглубокую затяжку – чтобы огонек не погас.
Дойдя до западного края крыши, она остановилась, пораженная великолепным зрелищем: густой туман, наползавший со стороны моря, пожирал город. Одна за другой исчезали крыши, опоры линий электропередач, мосты. И Тане явственно представилось, что стоит она вовсе не на крыше, но на капитанском мостике древней каравеллы, которая, рассекая невесомые белесые волны, мчится из ничто в никуда. А мокрый зверь Кенигсберг улыбается ей из глубин этого дикого моря своей неласковой, но мудрой улыбкой.
Сколько она простояла вот так, на краю бортика, с затуманенным видением взором, с погасшей сигаретой в руке – пять минут, пятнадцать или пятьдесят, – Таня точно не помнила.
Но наверняка простояла бы еще долго, если бы за спиной у нее не раздался хорошо поставленный мужской баритон.
– Вы совершите огромную ошибку, если сделаете это.
Таня медленно обернулась.
В двух метрах от нее, возле антенной опоры, стоял лысоватый человек в белом халате. В руке он сжимал ручку белого саквояжа с красным крестом на боку. Он дружелюбно улыбался Тане, но глаза его казались озабоченными и усталыми.
– А что я вообще должна сделать? – спросила Таня рассеянно.
– Насколько я понимаю, вы собираетесь сделать последний шаг…
– Какой еще последний шаг?
– В вашем возрасте такое случается… Каждая ошибка кажется непоправимой. Каждая неудача – трагедией. Каждая любовь – роковой… Когда вы повзрослеете, вы поймете…
– Да что я должна понять? – Таня все еще недоумевала.
Что делает усталый доктор на крыше? Где он взял ключ? Что за лица мелькают там, возле выхода на лестницу?
– Вы поймете, что этот шаг, который вы решили сделать, – он… он… – Доктор щелкнул пальцами, подыскивая звучное словцо. – В общем, вы когда-нибудь сами посмеетесь над этим!
– Да над чем, по-вашему, я должна посмеяться? – Таня достала из пачки сигарету и старательно ее раскурила. – Над тем, что меня не берут в аспирантуру? Над тем, что мне негде жить? Или, может, над тем, что мой, с позволения сказать, любимый изменяет мне с каждой юбкой? Это мелочи, по-вашему? Анекдот?