Без пощады - Александр Зорич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Знаете, у меня мелькнула такая мысль где-то месяц назад. Я смотрела в библиотеке фильм о зарождении ксенологии… Речь шла о середине двадцатого века. И надо же – какое совпадение! Я сразу обратила внимание, что у профессора Марго Левенсбрюк шляпка и платье такого же точно фасона, как у моей мамы на свадебной фотографии!
– На самом деле все наоборот. Это у вашей мамы платье, как у профессора Левенсбрюк. И это не совпадение, а закономерность. Она проявляется и в одежде, и в языке, и в способе мышления. И называется эта закономерность ретроспективной эволюцией.
– Это все ужасно непривычно! Ведь товарищи профессора учили нас, что все эти вещи – они есть только в Конкордии. И немножечко на Большом Муроме.
– Товарищи профессора, к сожалению, забыли сообщить вам, что слово «товарищ» вышло из употребления в качестве обращения уже в тридцатых годах двадцать первого века, – горько усмехнулся Свентовит Твердиславич.
– И что же теперь делать? – взволнованно спросила Таня.
– Терпеть, – вздохнул Свентовит. – И есть конфеты. – Он вновь протянул Тане серебристый брусок.
На родине Тане понравилось.
Наверное, лишь войдя в вольер к мафлингам, многих из которых она помнила еще детенышами, она поняла, как сильно по ним соскучилась.
Да и отчий дом в кружевной тени старых деревьев вызвал у Тани прилив светлой грусти. Ведь именно возвращаясь домой, мы с особой ясностью понимаем: нам сюда уже никогда не вернуться.
Жизнь на Екатерине била ключом. За время Таниной учебы брат Кирюха успел жениться и обзавестись потомством. Родители благополучно расплатились с игорными долгами и даже взяли в кредит «умную кухню». Чудо бытовой техники само закупало продукты в соответствии с рекомендациями хозяев и медиков, готовило обеды-ужины, заваривало чай ста пятьюдесятью способами, превращало сырный полуфабрикат в камамберы и рокфоры, а также мыло посуду и воскуряло благовония.
Екатерининские курганы успели зарасти травой и кустарником. Выглядели они теперь еще более запущенными, чем в канун тех славных времен, когда ими заинтересовалась группа «Археологика» во главе с профессором Кауриным…
На гражданской панихиде по Илье Илларионовичу (похороны специально отложили на неделю для того, чтобы на них смогла присутствовать внучка) Таня думала о том, что, вероятно, в следующий раз прилетит на Екатерину не раньше, чем скончается еще кто-нибудь из близких.
А еще Таня думала о Мирославе. Она специально не сообщила ему о том, что уезжает.
«Волнуется, наверное», – вздохнула Таня, возлагая на свежий могильный холм букет из двадцати двух черных гвоздик.
И еще: «Какая же я все-таки свинья! Некрасиво это – заставлять любимых людей волноваться! А ведь Мирослав такой нервный…»
Но Таня переоценила «нервность» Мирослава.
Как выяснилось совсем скоро, он даже не заметил, что Таня уезжала.
«Видишь ли, так много дел было… А я еще тут прихворнул, заказчики обсели как мухи… В общем, мне было не до того. Но ты же не злишься на меня, моя Снегурочка?» – заискивающе заглядывая в Танины глаза, спросил Мирослав, сама святая простота.
Я так люблю тебя, а ты меня не так,так как-то, средненько, неважно, на трояк, —
вспомнилось Тане из Кибирова.
* * *Отгремели защиты дипломов, омылись в фонтанах ординарного шампанского «отходные» студенческие вечеринки.
Благополучно сошли буянам с рук многочисленные безобразия, учиненные на Любиной свадьбе друзьями жениха, теперь уже полноценными лейтенантами-подводниками…
Люба, с горем пополам получившая «абсолютно синий», то есть напрочь лишенный пятерок диплом преподавателя фарси, улетела вместе с мужем на Грозный.
Таня же осталась в знакомой комнате в обществе Эйнштейна и Вималананды Смашантары.
Впрочем, скоро комнату предстояло покинуть и ей – на пороге стояли вступительные экзамены. А значит, какой-нибудь способной девчонке из Бишкека или Благовещенска наверняка потребуется дармовая жилплощадь.
Куда ей съезжать, Таня так и не решила.
Если ее возьмут в аспирантуру, она переберется в другое общежитие – аспирантское.
А если не возьмут? Тогда… тогда придется снимать квартиру.
Но от мыслей о ценах на жилплощадь в Кенигсберге Тане делалось дурно. Да, теперь у нее были деньги. Но тратить их таким вот неромантичным способом ей отчего-то совершенно не хотелось. Тане представлялось, что сумма эта была пожалована ей дедушкой и судьбой не зря, а с какой-то важной, совершенно нетривиальной целью.
Еще хуже Тане делалось от мыслей о том, что квартиру для съема требуется тщательно и долго подыскивать. Объявления, квартирные хозяева, текущие краны… В общем, тоска-а!
С аспирантурой пока было неясно.
– Я бы тебя с радостью взял, Танюшка, – вполголоса говорил ей профессор Шаровцев, плотно затворив за собой дверь кабинета. В голосе его звучали виноватые интонации. – Но в этом году нам сократили количество аспирантских мест. Их теперь всего два! Причем из этих двух – одно заочное! Боже мой, до чего же мы докатились! В прошлом-то году их было четыре! А в позапрошлом – шесть! Что будет с нашей наукой?
– Но ведь по аттестату я все равно попадаю… У меня же самый высокий балл на потоке – после Жени Филимонова… – осторожно сказала Таня.
– Баллы – это хорошо… – Шаровцев опустил глаза и заерзал в своем кожаном кресле. – Но есть еще другие соображения…
– Какие это соображения?
– Эх… На твоем месте, Танюша, я бы годик подождал… Устроился бы куда-нибудь на работу…
– То есть у меня нет шансов попасть в аспирантуру в этом году? – Таня с трудом сдержала слезы. Ведь мечтой о настоящей научной карьере – ею одной – она жила, без преувеличения, два последних года! Она видела себя блистательным лектором, строгим экзаменатором, знаменитым ксеноархеологом, именем которого назван какой-нибудь сногсшибательный артефакт… И учебник «Древние инопланетные цивилизации» под редакцией Татьяны Ланиной ей тоже снился иногда ночами.
– Зачем же так грубо – «нет шансов», – уклончиво ответил Шаровцев. – Я же не говорил, что шансов нет! Шансы – они всегда, как говорится, есть…
– Но документы можно не подавать, – траурным голосом отозвалась Таня.
– Отчего же – подавай! Почему бы не подать?! Но я бы на твоем месте поискал работу…
Таня уходила из кабинета Шаровцева на подкашивающихся ногах. Пожалуй, чувствовала она себя куда хуже, чем когда-то в екатерининском Парке культуры и отдыха имени К. Шульженко после семи заездов на «Бодролете».
Итак, в аспирантуру ее не берут – как и предрекали злые языки, чтоб им всем отсохнуть!
И не потому, что глупа или плохо успевала.
А потому, что племяннице ректора, блистательной девице Ие Валькиной, вдруг захотелось посвятить себя науке. А второе, заочное, место еще полгода назад застолбили за каким-то рабочим, отличившимся в дальней экспедиции на окраины Тремезианского пояса. Он отыскал и атрибутировал целое кладбище, где были захоронены и не люди, и не клоны, и не чоруги, а какие-то доселе неведомые ксенологии жабернодышащие уроды в примитивных титановых скафандрах. Конечно, человеку, сделавшему такое эпохальное открытие, грешно не бороться за научную степень. Тем более что за первооткрывателя ходатайствовал сам Директор Культуры товарищ Ким.
Тот факт, что ее единственного конкурента на аспирантское место, Женю Филимонова, Шаровцев тоже в аспирантуру не взял, Таню нисколько не утешал.
Филимонов в отличие от нее был коренным кенигсбержцем. И ждать своего счастливого билета он мог прямо у себя дома, промеж джакузи и криосауны. Хоть год, хоть три. Благо денег хватало. Филимонов происходил из семьи потомственных рабочих «Балтийского Арсенала», а чем там заняты – все догадывались.
Что же получила Татьяна Ланина после окончания университета – не считая диплома?
Жилья у нее не было. Видов на работу – тоже (от распределения она как вошедшая в первую пятерку по успеваемости имела право отказаться и этим правом воспользовалась).
Возможность продолжать учебу в аспирантуре ей тоже, как выяснилось, пока не светила…
– Имей в виду, Ланина, – строго сказала комендантша общежития. – Завтра вечером чтобы комнату сдала! А то мне из-за тебя еще влетит! За притонодержательство!
Добравшись до комнаты, ставшей за пять лет почти родной, Таня легла на кровать лицом вниз и заплакала.
Слишком уж много неприятностей в один день.
После встречи с Шаровцевым она, поддавшись порыву, отправилась прямиком к Мирославу. У Тамилы, как назло, была репетиция, а Таня остро нуждалась в утешении (проще говоря, ей невероятно хотелось, чтобы кто-то родной и близкий назвал Шаровцева мудаком, а ее – заинькой). Она запрыгнула в маршрутное такси и поехала на Льва Толстого.
Нужно сказать, она нечасто бывала у Воздвиженского после шести вечера. А потому чувствовала себя неуверенно.