Проклятие черного единорога. Часть третья - Евгения Преображенская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Под возбуждающий ритм барабанов раскачивались полуобнажённые танцовщицы из Добура и Джаэруба. Их влажная кожа сияла подобно меди, золоту и бронзе, блестели развевающиеся чёрные локоны. Вплетённые в косы монеты и нити бисера пели при каждом движении, эхом откликались бубенцы в браслетах на запястьях и щиколотках.
Светловолосые эльфийские девы и юноши водили хороводы вокруг могучих священных деревьев. Руки сплетались с руками, босые ступни касались мягкой травы. Шлейфы белых одежд взмывали в воздух, словно лепестки цветов, приоткрывая мягкие линии бёдер и стройные ноги.
Над головами альвов и людей смеялись и кружились цветочные феи. Их старшие сёстры играли в салочки с суккубами и инкубами. В зарослях подпрыгивали, тщетно стараясь попасть в ритм музыки, лесовики и древесные гномы. Каждый дух, каждая травинка и самая крохотная букашка пели и танцевали этой ночью.
Где-то в глубине леса надрывалась скрипка. Её переливы вонзались в сердце и кружили голову, то вознося к непостижимым небесным высотам, то бросая обратно на землю. Все грани жизни сливались в этой мелодии: ядовитая ненависть и возвышенное обожание, пронзительная тоска и пламенное вожделение, надежда и отчаянье…
Повинуясь волшебной мелодии, к рукам сама собой приливала сила. Неутолимое желание рвалось наружу, покусывая пальцы язычками огня. Казалось, что волшебство этой музыки могло поднять на войну целые армии, народы, даже миры. Оно было способно уничтожить и призвать к жизни!
Дженна вновь попыталась найти таинственного скрипача и вновь потерпела неудачу. Извилистые тропинки водили её от поляны к поляне, а шум и яркие огни всё больше утомляли. Толком она не ела, да и не спала уже несколько суток. То ли от невыносимой усталости, то ли из-за проказ лесной нечисти, девушка потеряла ощущение направления и заблудилась.
Она снова шла куда глаза глядят, пробираясь звериными тропами, озаряемыми холодным сиянием светлячков. Вокруг всё также веселились и праздновали. Но существа, мимо которых проходила чародейка, были ей незнакомы. Их тела ткали туманы и роса. Они говорили на языке воды и ветра. А украшениями им служили светящиеся ночные мотыльки и призрачные планктосы.
Когда же одно из созданий взглянуло на девушку, та ощутила, как замирает дыхание у неё в груди, а в жилах стынет кровь. Мёртвая вода плескалась на дне тех огромных тёмных глаз, хотя лес всё так же был объят весельем, и витали живой воды разливалась в воздухе подобно жидкому мёду.
Магии было много, слишком много. Она танцевала снаружи и пела внутри. Она сводила с ума.
Дженна брела вперёд, втайне надеясь найти укромный уголок. Ей хотелось оказаться в месте, которое было бы немного спокойнее и тише, но эхо неведомой скрипки преследовало девушку. Оно словно воплощало в мелодию бурю мыслей и хаос чувств, творившихся в её душе.
«Полюби себя, как мать любит дочь, — вспоминала Дженна слова хранительницы Добура. — Только так ты познаешь, что значит быть женщиной».
«Удел женщины — дарить жизнь, а не отнимать её», — доносился эхом голос ведьмака.
«Но как же так? — в отчаянье размышляла Дженна. — Я неправильная женщина? Неправильная… Не человек и не хранитель, не маг и не убийца… Я никто…»
Магия жизни душила её снаружи и пульсировала в висках. Надрывно-пронзительная мелодия скрипки терзала разум. Не желая и впрямь сойти с ума, девушка тряхнула головой и побежала.
Она неслась, перепрыгивая мшистые кочки, пни и корни. Ветер развевал её волосы и ласкал заплаканное лицо. И с каждым вздохом беспокойство блекло, будто не в силах соперничать с чародейкой в этом безумном беге.
У неё из-под ног выпархивали растревоженные птицы. Зайцы и мыши спешили укрыться в своих норах, в стороны разбегались звери, духи. И только рыжие ферихальские лисы, вынырнув из кустов, помчались наперегонки с маленькой сестрицей л'еилэ.
Увидев их, Дженна не сдержала радостной улыбки. Красная ошиблась, и Айла, и Мат — все они ошибались! Дженна нужна этому миру! Она хранительница… И сумеречная стая, её семья не изгоняла её.
Эта семья стала лишь больше. Она была опорой, защитой и учителем. Стая научила Дженну чутью: пониманию, кого нужно убивать, а кого нельзя трогать.
Почему же наёмница усомнилась в своём чутье? Почему, следуя по пути убийцы, Дженна испугалась, что теряет свою женскую суть? Разве игривым и ласковым лисицам не была свойственна агрессивность? Если охотники убивают отца, кто как не мать-лисица защитит своих детей?
Разве не на подмогу маленькой Василисе поднялась «Дженна королева воинов»? Не из ненависти она убила Друговского! И на путь сумеречных лис Леилэ встала, желая защитить детей от Крысолова и ему подобных! Она сделала это, потому что хотела защитить их и защитить себя, пусть и жестокой ценой…
Жестокость и страдания — это сьидам. Сьидам — необходимое условие здоровья природы, целого рода и каждой души.
Богиня Тонан любит убивать, она любит кровь. Женщина должна уметь убивать. И кровь знакома женщине лучше, чем мужчине. Женщина дарует жизнь. Но священное право женщины, наравне с мужчиной, — и отнимать жизнь.
«Ты была лишена материнской любви, поэтому должна стать матерью самой себе. Ты должна подарить себе жизнь и стать собственным создателем. Полюби себя, как мать любит дочь. Только так ты познаешь, что значит быть женщиной. Полюби себя, как Создатель любит детей своих, — такими, какие они есть».
Внезапно осознание заставило Дженну остановиться. Вот о чём говорила хранительница! Дженна всегда знала это — и не верила самой себе. Но теперь поверит. И отныне всё будет иначе…
Отдышавшись, чародейка подняла глаза. Её внимание привлёк тёплый свет, разлившийся среди деревьев. Дженна глубоко вздохнула, обомлев. Словно во сне, навстречу ей из зарослей вышел единорог.
Сон и явь поменялись местами. Время исказилось, обретя сбивчивый, неверный ход. Картины далёкого и недавнего перемешались в ломаный узор. Настоящее превратилось в отражение прошлого на треснувшей глади зеркала.
И он бежал, спасаясь от своих воспоминаний, стремясь скрыться во мраке. Он бежал туда, где образы и шум прятались за плотным покровом. В этих вечных сумерках, за занавесью мира, было спокойно, прохладно — почти хорошо, если бы ни тоска.
Даже холод, тупой болью застывший во лбу, не тревожил его так сильно, как эта тоска. Он пытался утолить её, искал кого-то — он и сам не помнил, кого — и, конечно же, не нашёл. Он бродил впотьмах, казалось, целую вечность.
Он устал и прилёг отдохнуть. Но внезапно среди серых туманов вспыхнули сотни огоньков. В воздухе возник приторный запах мёда, эхом бубенцов пронёсся смех.
