Лифчик для героя. Путь самца - 2. - Роман Трахтенберг

Через три дня снова появился Налимов и, намекая на мою бороду и длинные волосы, спросил: «Обезьяна, ты что все здесь стоишь?» На что я ответил, что вовсе не обезьяна, а студент вуза. И если у него не хватает мозгов поступить куда-либо, кроме ментовки, а хватает лишь на то, чтобы придираться к людям, может, ему стоит подумать о том, кто он? Так мы вежливо оскорбляли друг друга, он обещал посадить меня в камеру, где сидят сексуально озабоченные психи. И, наконец, видя, что не реагирую, дошел до недозволенного, обозвав меня жидовской мордой. Я заявил, что это совсем не зазорно, гораздо хуже быть околоточным татарином, и заметил, что на протяжении веков татары улучшали свой генофонд и от дворников, как выяснилось, могут дослужиться до околоточных. Он тут же надел на меня наручники и отвел на три часа до выяснения личности. В камере, к счастью, никого не было, только в соседней синел алкаш.

Представ перед самым гуманным судом в мире, я заявил, что тоже хочу подать жалобу на товарища Налимова, оскорбившего меня так-то и так-то, и что действия его ведут к разжиганию межнациональной розни.

Судья порвал акт и послал Налимова на хуй, мотивируя направление движения вопросом: «Тебе что, гопников мало?» И вот тогда — спасибо господину Налимову — я приобрел убеждение, что если человек прав, то он может это доказать!

...Хотя я понимаю, что иногда бьют, и чаще всего ничего не докажешь, но все же верить в торжество правосудия приятно. А впрочем, и милиционеры в то время тоже были другие, они тогда еще не потеряли чувства собственного достоинства, и работать туда шли не те, что сейчас. Тогда они еще пытались побиться интеллектом. Может, у них и получалось плохо, но они пытались, и тот офицер Налимов просто генерал в сравнении с нынешними ментозаврами.

А сейчас у мусоронеров какие-то тривиальные ходы. Вот, например, я обычно, когда приезжал на работу в Москву, всегда останавливался у своего друга миллионера Полонского. Меня дико раздражают гостиницы, я там один, никому не нужный, хожу, брожу из угла в угол, не знаю, чем себя занять, потому гостил у него и обычно вместе с его охранниками и водителями ездил покупать блядей. Отправляясь на улицу, интеллигентно интересовался у него: «А тебе привезти какую-нибудь шмарочку с Тверской?» Он всегда отвечал, что не надо, ему есть с кем, и заразочки ему не нужно.

— Ну, видишь, у кого денег мало, тот и довольствуется малым, — сокрушался я и мчался за малобюджетницами.

Обычно брал двоих, так интересней, хотя, кроме цвета волос, такие девахи ничем не отличаются. Все они из «КривоГа РоГа», у всех я первый клиент, у всех жизнь тяжелая, пятнадцать детей и папа с мамой нуждаются в срочной операции на левом полужопии. И жопа у них — не часть тела а состояние украинской экономики.

А у ментов, пасущих проституток, имеется своя отточенная схема. Стоило купить красавиц и выехать из-за угла, как тачку тут же тормозили стражи порядка, аргументируя проверкой документов. Я показывал паспорт, у баб документов при себе никогда не бывает.

— Тогда проедемте в отделение для выяснения личности, — радовались менты.

— Минуточку! — возмущался я. — За девушек только что заплачено двести долларов. Если вы мне их компенсируете, то и забирайте, куда хотите.

— Нет. Не пойдет.

И тут опять канала моя отмазка.

— Ребята, вы знаете, кто я? — с интересом спрашивал у них.

— Знаем, конечно.

— Тогда скажите, хотите ли вы, чтобы и в утреннем, и в вечернем шоу на радио прозвучала история о ваших хитроумных планах по отъему денег у честного гуляющего населения?

— Нет. Не хотим.

И на этом мы мирно расставались. Иногда они даже извинялись.

Но, наверное, для того чтобы качать права, надо что-то собой представлять. А с другой стороны, кто знает? Все смутно и непредсказуемо в нашей прекрасной стране. Вот Ходорковский качал-качал и до сих пор сидит.

...А может, все же важно совсем не это. Может, важно все делать вовремя: когда строят капитализм — бежать на строительство. А если ты построил свою жизнь, получил хороший диплом и образование, то надо ли тебе строить карьеру торговки? Жизнь проще, скорее всего, Хельга сама ее себе усложнила.

Спокойствие, только спокойствие

По аромату моего мыла можно сразу сказать, какое у меня настроение: хозяйственное или туалетное.

У меня уже нет ни туфель на шпильках, ни длинных ногтей. От сидения дома я расплываюсь. Теперь на мой размер не подобрать красивой женской одежды, только что-то старушечье. Или все шить на заказ. Но о таком страшно даже думать. Вова, изредка появляясь, конечно, дает немного денег, хотя чаще просто привозит продукты. Я не могу сказать ему, сколько на самом деле мне нужно для поддержания «женской красоты». С каждым днем — все больше и больше. Кроме безденежья меня преследует призрак прошлого. Олег стоит надо мной, когда умываюсь, готовлю, ложусь спать...

Сегодня в метро случайно встретила своего психиатра. Того самого, что был первым в списке врачебной комиссии, проверяющей мою адекватность. Он еще больше округлился, под глазами появились морщины. Я его даже не сразу узнала. Он первым окликнул меня.

— Эй, фрау-мадам!

Я резко обернулась. Голоса, бывшие когда-то очень значимыми, не забываешь. Господи, почему не накрасилась, отправляясь на поиски очередной работы?! Раньше ведь прихорашивалась, даже выходя выносить мусор.

— Ну, как жизнь? — бодро поинтересовался он.

— Великолепно, — ответила я плохо слушающимися губами.

По его глазам видно, что он не верит. А мог бы и скрыть. Значит, не хочет... Потом мы почему-то вышли, сели на лавочку возле метро, и я долго рыдала на его плече. Он, кажется, торопился и был расстроен тем, что вообще спросил меня о делах. Потом что-то долго говорил мне — я вникала лишь местами — мол, мои расстройства вполне понятны; что наша половая идентификация — самая важная составляющая психики человека, и что мозг тратит колоссальные ресурсы на поддержание в этом сегменте стабильности; а я, видимо, перестала нравиться себе как женщина; отчего и пропала уверенность в правильности поступка, ведь то лицо, которое ежедневно глядит из зеркала, — лицо опустившегося мужика...

То ли общество так забило меня постоянными вопросами «зачем», то ли я сама себя из-за отсутствия средств. Если бы я имела возможность поддерживать себя, все складывалось бы иначе. А так — проблема нелюбви к себе вылезла в психическое расстройство. Моя половая идентификация пребывает в полной растерянности. А вслед за ней может выйти из строя вся нервная система. Потом — мозг.

— И что же делать? — испугалась я.

— Успокоиться и принять себя такой, какая есть, — предложил он. — Или приходи к нам подлечиться.

Ну и присоветовал. Опять замкнутый круг: хорошим докторам нужно платить за прием, а бесплатно лечат только в «психушке»... А ее я хорошо помнила, вернее, не могла забыть. Толстые иглы, грубые медсестры. И та, что пыталась вернуть меня на «путь истинный», надеясь получить хорошего мужичка с приличным окладом, да так и не смогла. А еще те два психиатра советского образца, глядящих на меня с ненавистью партийного работника, обнаружившего в рядах коммунистов пидараса. Представляю, как они будут счастливы выместить на мне собственные несчастья. Если я туда опять попаду, то обратно уже никогда не выйду.

Вечером телефонный звонок — сумасшедшая тетка, у которой я взяла на реализацию матрасы, оскорбляла меня, как только могла. Я привычно отключила слух, раздумывая, что будет смешно умереть от рук банды матрасников-убийц. Но все-таки такая смерть слишком попахивает фарсом. Я сразу представила кабаре и Трахтенберга: «Дамы и господа! Не проходите мимо! Смерть коммивояжера! Уличная драма, копеечная резня! "Трехматрасная опера"! Спешите видеть! Приготовьте мелочь для артистов!!!»

Вова не приехал и не позвонил, а я не стала его разыскивать. Просто легла спать.

Утро. Теперь уже дверной звонок разрывается на части. С трудом разлепила глаза, раздумывая, неужели тетка все-таки явилась? Может, сразу вызвать милицию?... Еще и Вова где-то шляется. Я накрылась подушкой и уткнулась лицом в кровать. Но прятать голову в песок — подставлять задницу. Я не увидела и не услышала, как Паша встал и пошел открывать дверь. А потом до моего слуха долетел гневный женский вопль. До боли знакомый голос моей первой жены Ленки. Она орала на Павла, спотыкалась о ящики вытряхивала из туфель землю, отплевывалась от гипса и одновременно стаскивала с меня одеяло.

— Мне плевать, тьфу-тьфу, бабой ты решил стать, или верблюдом, или осьминогом, но что ты делаешь с ребенком?! Еб твою мать (это она чуть не упала и ударилась локтем о шкаф)! Ты безответственная сволочь!