И.о. поместного чародея. Теперь уж все - Заболотская Мария

Я прекрасно понимала, что ни в коем случае нельзя допустить, чтобы городской совет узнал про это безобразие. Если кто-нибудь хоть краем глаза увидит вакханалию, которая творилась здесь от заката до рассвета, сюда не то что комиссию вызовут, а весь Совет Лиги вместе с секретариатом…

Да уж. Мантикоры, стрыги, удавленницы, гарпии, уродцы… Вот только вампира не было.

Пребывая в задумчивости, я миновала кладбищенскую ограду, все еще слегка пошатываясь и вздрагивая.

-Изыди, нечистая сила! – вдруг проревело что-то позади меня испуганным басом, и на голову мне в довершение всех несчастий обрушился жбан воды – не меньше.

От злости я взревела еще раскатистее моего неизвестного недоброжелателя, развернулась и с ходу огрела того по лбу самым увесистым колом. Мне уже было все равно, кто на меня покусился – вампир ли, удавленник или сам бургомистр.

Нападающий с приглушенным воплем уселся в лопухи под кладбищенской оградой.

Он был не похож ни капли на Ульриха ван Эммена, и в принадлежность сего белобрысого, вихрастого увальня к вампирскому племени верилось слабо.

-Э-э-э… Климент? – уточнила я после непродолжительного осмотра.

-Не, Констан… – робко отозвался он.

-Подмастерье кузнеца?

-Он самый.

-Тьфу ты, я всегда думала, что ты Климент… Вот те на! Только тебя мне не хватало… Ну, чего расселся? – досадливо вздохнула я. – Подымайся, Констан. И объясни-ка мне, любезный: с чего это вдруг тебе вздумалось окатить меня водой?

Подмастерье кузнеца, здоровый, веснушчатый парень, способный оглушить коня кулаком по моим предположениям, выбрался из лопухов, потирая лоб.

-Это вы, госпожа Каррен? – недоверчиво спросил он.

-Я.

-Ой, как неудобно получилось-то…

Утро постепенно вступало в свои права. Начинали распеваться петухи, кое-где чирикали воробьи и день обещал быть таким же погожим, что и предыдущий.

-…И, не поверите, госпожа Каррен, опосля третьей кружки этот дурачина и говорит мне: мол, нипочем не хватит у тебя храбрости ночь на кладбище просидеть. И так меня за душу взяло это его… утверждение, что с досады вмазал я ему в зубы. Но людям, присутствующим в той поганой таверне, сомнение в душу он заронил – а всем зубы не пересчитаешь, хоть я и попробовал. Стали остальные тоже меня подзуживать, мол, кладбище даже магу не по зубам, да нам ли про то говорить, если даже известный храбрец Констан туда не ходок. Вот так, слово за слово, и побились мы об заклад с приятелями, что я проведу цельную ночь на кладбище, а в доказательство чего-нибудь принесу оттудова. Тавернщик тоже воодушевился. Сказал, что у него почти полный ушат освященной воды простаивает без пользы. Так что меня от души окропили, поднесли чарку – самогона, конечно, а не святой воды, – и отправили с благословениями и ушатом. Поначалу, знаете, показалось мне, что это сущие пустяки. Пришел к ограде, потоптался, а потом послышались мне какие-то звуки… И решительность моя поколебалась, – тут он стал пунцовым от стыда, хотя я слушала совершенно спокойно, безо всяких признаков осуждения, напротив, искренне одобряя ход его рассуждений. – Так я и простоял всю ночь под забором. Только решусь идти, как тут же напасть такая – то ногу отберет, то сердце заколет… А когда с рассветом из ворот показались вы, госпожа Каррен, то нервы мои не выдержали, за что нет мне прощения, и окропил я вас святой водой, приняв за нечисть кладбищенскую… И вот теперь стыдно мне до полусмерти и перед вами, и признаваться в своей трусости…

И он так горестно вздохнул, что можно было не сомневаться – жизнь его кончена.

-Глупости какие! – эта жалостливая история меня не на шутку разозлила. Мало того, что я промокла до нитки, так от меня еще и требовали сочувствия, насколько я понимала.

Окропил! Хорошо еще, что ушат на голову не надел!..

-Да как же глупости, если позор несусветный… Теперь на глаза никому не покажешься! Бежать надобно, куда глаза глядят! Да только кому ж нужен горемычный сиротинушка…

В таком же духе был выдержаны и все его последующие излияния. Я ума не могла приложить, с какой стати он за мной увязался, ведь раньше мы с ним даже не здоровались. Я с трудом припоминала, где увидала его в первый раз, и сомневалась, не был ли тот раз еще и единственным. Но Констана это не смущало – видимо он полагал меня чуть ли не родной кровью, которой можно излить душу, а перед этим – еще и окатить святой водой.

Пришлось огибать Эсворд по самым окраинам, чтобы свести число свидетелей нашей утренней прогулки до минимума. Хорошо еще, что в городе народец был не в пример ленивей деревенского, и просыпаться с восходом солнца никто не спешил. Так мы и преодолевали одну полузаброшенную улицу за другой, я постепенно сохла, а речь Констана становилась все более надрывной. Я поняла, что следующим этапом нашей беседы предвидится слезное прошение лишить его жизни и избавить тем самым от последующих скитаний, лишений и голода. Только этого мне еще недоставало! А ежели я вспылю, да и в самом деле придушу эту сиротинушку?..

-А ну-ка прекращай это безобразие! – рявкнула я, теряясь в догадках, как же следует утешать несостоявшихся героев. – Что за сопли-слезы?!! И слушать не хочу!

В ответ последовала такая серия вздохов, что лопухи над дорогой пригнуло к земле.

Нужно было что-то срочно придумать. Я начинала жалеть, что мой жизненный опыт не включал в себя возни с малолетними детишками и навыков вразумления неразумных чад, который бы мне сейчас пригодился, я не имела.

-Так, – решительно постановила я после непродолжительных размышлений. – Никакой трагедии я здесь не вижу! Ночь ты под кладбищем просидел? Просидел. С какой стороны ограды – это уже тонкости. А в доказательство предъявишь вот этот венок, – я сняла с шеи размочаленную гирлянду, перевитую траурной лентой с надписью «Достойному эсвордцу Роусту от бургомистра. Мир праху твоему.» – У меня их несколько. Хочешь – вон ту, от скорбящей жены, или от любящих правнуков?.. Они вроде как побогаче… Вот ты и выполнил свою часть уговора. Я тебя не выдам, уж можешь не сомневаться. И вообще, помалкивай о том, что меня видел и мы квиты. Видишь, как все ладно устроилось?

Лицо Констана с каждым моим словом светлело, словно у непосредственного свидетеля какого-либо чуда. Венок от меня он принял столь торжественно, что мне бы позавидовала любая благородная дама.

Еще несколько минут прошло под знаком абсолютного и, что немаловажно, – молчаливого счастья, нежданно снизошедшего на беднягу.

Но этого благого впечатления надолго не хватило, и неизбежный вопрос все же последовал:

-А что это вы делали на кладбище, госпожа Каррен?