Трое из Кайнар-булака - Азад Мавлянович Авликулов

быстротечно, не успеешь обернуться, пора прощаться с белым светом, черт возьми! Ну, да ладно, не для одних нас оно такое!

— Какие добрые ветры вас привели в родные края, ака? — спросил Пулат.

— Дела. Приехал с научной экспедицией. Я же стал ученым, историком, изучаю историю узбекского народа. В Сурхандарье же столько неизученных памятников старины, что дел не только на мою жизнь, но и на жизни моих внуков и правнуков хватит. Сейчас моя экспедиция работает в Зараут-сае, это в Байсунских горах, снимает копии наскальных рисунков первобытных людей. Выпал вот свободный денек, приехал к тебе. А вообще я живу в Ленинграде, работаю в музее, который называется Эрмитажем.

Артык рассказывал о себе так обстоятельно, что Пулату показалось, что он этим предупреждает возможные его вопросы. Но он понятия не имел о том, что сообщал брат, хотя людей в таких же войлочных шляпах встречал не раз, и не только в самом Шерабаде, но и в степи, обычно возле какого-нибудь тепе. «Ученый, Ленинград, Эрмитаж…» Все это так было далеко от «Афганистана, жены Ибрагимбека и Туркестанского комитета», о котором рассказывал Хамид, что Пулат растерялся. «Мой брат ученый, — думал он, слушая Артыка, — вот он сидит передо мной, живой, одетый, как ученый. Зачем же Хамиду нужно было обманывать меня?»

— И давно вы там, ака? — спросил он.

— В Ленинграде? Да все эти восемнадцать лет, а что?

— И не могли подать весточку о себе?! — произнес с упреком Пулат.

— А куда и кому, брат? Писал я. Только мне ответили, что в Кайнар-булаке теперь никто не живет, куда подевались его жители, мол, неизвестно. Сам ведь знаешь, человек не хозяин себе, а в моей работе — и подавно. Каждый год музей снаряжает длительные экспедиции, так что мне пришлось побывать почти во всех уголках страны. В этом году вот послали сюда, и слава аллаху, смог наконец увидеть тебя!

«Раз он не знал, где меня искать, — подумал Пулат, — то как же нашел сразу? А, может, не сразу? Ведь Хамид как искал? Чуть ли не всю долину, говорил, прошел, и только в Бандыхане узнал все. Наверно, и Артык-ака вот так же расспрашивал обо мне. Поинтересоваться, значит, оскорбить. Скажет, нашел его, а он еще подозревает в чем-то!..»

— Выходит, Хамид безбожно врал о вас, — произнес, усмехнувшись, Пулат. — Ну, и скотина!

— Хамид?

— Да.

— Какой Хамид?

— Да тот, что с вами тогда ушел к Ибрагимбеку, ака.

— Когда ты с ним встречался? — спросил Артык.

— Лет десять уже прошло.

— Гм. И что же он тебе наплел обо мне?

Пулат повторил рассказ Хамида, правда, не вдаваясь в подробности, касающиеся старшей жены бека.

— Действительно, скотина, — воскликнул Артык. — Я черт знает чем занят, а он… Попался бы мне этот негодяй, я бы ему шею свернул!

Артык внимательно следил за выражением лица брата.

Пулат размышлял: «Неужели Хамид врал?.. — Он хотел, чтобы тот соврал, но напряженность в поведении брата заставляла его сомневаться в этом. Вместе с тем, ему была противна сама мысль, что перед ним сидит враг, что он, хозяин этого дома, потчует его, предоставив, как дорогому гостю, красный угол. — Почему я такой мнительный, — спрашивал он сам себя. — Конечно же, брат советский человек, ученый, и нечего тут сомневаться!» Тут Мехри принесла из кухни чашку дымящегося плова и поставила на дастархан, позвала дочку в дом. Пулат незаметно подмигнул ей, она принесла из комнаты бутылку водки. Сам Пулат не пил, но водка в доме всегда была на случай появления неожиданных гостей. Он налил полную пиалу брату и немного себе.

— Что это ты так? — спросил Артык.

— Не привык к этому делу, ака, — произнес Пулат, покраснев, словно бы уличенный в обмане.

— Хоп. Давай выпьем за встречу, брат! — Артык выпил пиалу до дна и закусил кусочком помидора. — Пусть благополучие не покидает этот дом.

— Женаты, наверное, на русской? — спросил Пулат, жестом приглашая брата к плову.

— Разумеется.

— Тогда надо повторить, ака, — сказал Пулат, разливая в пиалы водку, — теперь за здоровье и благополучие вашей семьи!

— Хорошо, только пусть эта будет последней. Я ведь тоже не очень уважаю ее, проклятую! Не мусульманское это дело, признаться.

— Хоп, — кивнул Пулат…

После ужина Мехри постелила братьям тут же на чорпае. Делала она все молча, не вмешиваясь в разговор мужчин, негромко отвечая на редкие вопросы Артыка. Когда братья легли, Мехри принесла им чайник свежезаваренного чая и пиалы. И они почти до утра не сомкнули глаз, вспоминая о прошлом, ведя речь о настоящем. Собственно, больше говорил Пулат, а Артык только слушал, иногда уточнял ту или иную деталь его рассказа.

— Хайиткаль предал нас, — сказал Пулат, вспоминая последние дни отряда отца, — мы попали в ловушку, в пещеру.

— Теперь мне хочется узнать все о Кайнар-булаке, — перебил его Артык…

— Когда я вернулся на пепелище, оставшееся от Кайнар-булака, и припал к ледяной воде родника, вокруг собрались люди. Вот они что рассказали:

«Их было человек пятьдесят, — начал Карим-ота, когда все собравшиеся последовали примеру хола, устроились кто на голышах, а кто просто присел на корточки, — узбеки и таджики, братья по вере. Вооружены до зубов, на взмыленных конях. Появились они под вечер из-за Сангардака, как им удалось пройти перевал, нам неведомо, видно, джинны перенесли их на своих крыльях. Здесь, у родника, собрали всех жителей кишлака и стали расспрашивать о гяурах. Мы ответили, что здесь еще никто чужой не появлялся, а какие из себя эти неверные, даже понятия не имеем. Кто-то поинтересовался, сколько дорог ведет к Байсуну. Ответили и на этот вопрос. Тогда старший, которого все называли Хайитбеком, послал к тропе четверых всадников с ружьем на маленьких колесиках. Мы такого ружья никогда и не видели. Бек объявил нам, что он и его люди — воины ислама, что отряд в одной из битв с гяурами не сумел одолеть их и вынужден был уйти сюда. Добавил, что отдохнет тут несколько дней, чтобы с новыми силами продолжать борьбу.»

— Хуш келибсиз, сказали мы им, — продолжал рассказ Хашим-бобо, дед погибшего Саттара, — и тут же решили, что сам бек и трое