Трое из Кайнар-булака - Азад Мавлянович Авликулов

бы твои слова Пулат-ака, — проворчала Мехри, — прошелся бы раз пять по спине камчой, сразу б забыла про свой институт! Чего ж ты при нем молчала, а?

— Камчи опасалась, — усмехнулась Шаходат. Она уже собрала узелок, чтобы вернуться в Термез. — Если вы мне запретите учиться, я больше в этот дом не вернусь, опа!..

С первой арбой Шаходат уехала, а Мехри, скрыв случившееся даже от хола, поспешила к Истокиным. «Ксения-опа все знает, — думала она, — и даст разумный совет». Та, выслушав рассказ о дерзком, с точки зрения Мехри, поступке девушки, поняла, что семья Пулата окажется в неудобном положении, и в первую очередь глава ее, ведь говорят же, что лев по следу не возвращается, а мужчина от слова не отказывается. Но и Шаходат можно было понять: девушка, видно, немало передумала, пока решилась на такой шаг. Ослушаться родителей… для этого нужно иметь сердце льва! К счастью хозяйки дома, вернулся Истокин, и он, узнав, в чем дело, сказал, что Мехри должна гордиться своей сестренкой, а не ругать ее. «Поговорите с Пулатом, — предложил он Мехри, — если не получится, я сам постараюсь убедить его».

И вот теперь Мехри подумала, что наступил этот момент.

— Пулат-ака, — сказала она. — Шаходат больше не вернется в наш дом.

— А куда ж она денется? — насмешливо спросил Пулат. — Дом новый купила?

— Нет. Я ее выгнала, — соврала Мехри.

— Не узнаю тебя, кампыр, — также благодушно произнес он. — Если не секрет, за что?

— За дерзость, ака. Думаю, что и вы поступили бы так же.

— В чем она проявилась, ее дерзость? — спросила хола.

— Отказалась выйти замуж.

— О, аллах, — воскликнула хола, — какого шайтана ты вселил в душу девушки?

— Почему? — спросил Пулат.

— Едет учиться на доктора. В Ташкент. На пять лет.

— Гм. А кто ей разрешил?

— Говорит, комсомол посылает, ака. Вот я и выгнала ее, мол, иди к своему комсомолу, если он тебе дороже чести семьи. Пусть он тебя кормит и одевает, а про нас забудь! Уехала, бесстыдница!.. Я уж и к Ксении-опа ходила, и Миша-ака слышал о нашем с ней разговоре. Не знаю, что и делать.

— А что Мишавой сказал? — спросил Пулат.

— Посоветовал гордиться ею, а не строить препятствия. Пожалел, что бог не дал ему дочери, а то бы, мол, сам отвез такую в институт…

«Так тебе и нужно, несчастный сын ослицы! — Это было первое, что он мысленно высказал в свой адрес. — Обрадовался, что свояченица закончила семилетку с похвальной грамотой, ходил — грудь колесом от гордости за нее. Развесил уши, и, едва директор школы предложил послать ее в интернат, согласился с готовностью слуги!..» Потом он вспомнил, что он все-таки бригадный механик, «воспитатель людей», как всегда старался внушить ему Истокин, что он «обязан быть сознательнее даже самого сознательного тракториста». К тому же он знал, что Советская власть раз уж пообещала сделать женщин равноправными, то рано или поздно добьется этого, и ему, Пулату, каково будет услышать о себе презрительное слово «феодал»?! Правда, Шаходат могла предупредить его об этом раньше, все-таки не чужой он для нее человек, тогда, может, и сватовства бы не было, ну а теперь… Неудобно ему перед Батыром и его родителями… С другой стороны, если уж Истокин посоветовал не мешать девушке, то, пожалуй, надо сделать так. Мишавой еще ни одного раза не советовал Пулату дурного! А Батыр… Он ведь и сам комсомолец, поймет ее.

— Жестоко ты обошлась с ней, — сказал он Мехри.

— Скажи мягко, Пулатджан, — вмешалась хола. — Эту бесстыдницу надо было б камнями забить до смерти!

— Жестоко, хола, — повторил Пулат.

— Что вы говорите, ака?! — воскликнула возмущенным тоном Мехри. — Я очень уважаю Мишу-ака и Ксению-опа, но… живем мы с вами по своим обычаям, а не по русским. И пока я жива, не видать Шаходат порога моего дома!

А Пулат чувствовал, что тон жены — бравада, что она в душе одобряет сестренку и радуется, что туча над нею пронеслась. Но он не подал виду, что уловил фальшь, и произнес как можно строже:

— Сходи в магазин и купи ей атласа на платье, туфли на высоких каблуках да плюша на камзол. Она в Ташкент едет не просто как свояченица механика, — мало ли таких, как я?! — а, может, как представительница района, ханум, понимать надо!

— А как же свадьба? — спросила у него хола.

— Пока отложим. Батыр поймет.

— Кому она будет нужна, двадцатипятилетняя? — не унималась хола.

— Бусинка на полу не останется, хола. Поживем — увидим…

В конце лета, так и не побывав у своих, Шаходат уехала в институт. В те годы девушек, надумавших продолжать учебу далеко от места жительства, родители всяческими клятвами и обещаниями частенько заманивали домой, а потом насильно отвозили к жениху или же запирали с ним дня на два в одной комнате. И большинство девушек покорялось судьбе. Лишь самые смелые и настойчивые, даже после случившегося, ухитрялись сбежать от мужа и добиться своего. Но их было мало. В интернате девушки знали о таких инцидентах, и потому Шаходат, естественно, за каждым приглашением Мехри и Мухтара-тога, — самому Пулату было недосуг побывать в Термезе, потому что начался подъем зяби, — видела для себя капкан. В душе она, понятно, сомневалась, что родная сестра или дедушка способны на такую подлость, но… порой ее совершали люди куда сознательнее их, и это удерживало ее от соблазна поехать домой…

Труд тракториста, как, впрочем, и представителей многих профессий в сельском хозяйстве, в общем-то однообразен. Зимой, когда дехканин более или менее свободен, он гонит трактор в МТС на ремонт и сам становится слесарем, весной пашет под яровые и хлопчатник, летом убирает хлеб, а осенью опять пашет. И так всю жизнь. Поставив свои машины на ремонт, Пулат отпросился у директора на недельку в Ташкент. И отправился туда вместе с женой и дочерью. Вернулся довольным. Посмотрел большой город, показал его Мехри и Саодат! К тому же, оказывается, Шаходат училась хорошо, вела себя скромно и примерно, а, значит, и не позорила его семью в столице. Пулат купил ей теплое пальто, шаль шерстяную, новые ботинки, несколько платьев и денег оставил малость. Наказал,