Том 9. Лорд Бискертон и другие - Пэлем Вудхауз

— Он буйствует?

— Нет. Впал в угрюмость.

— Из-за чего же?

Миссис Уоддингтон жестко поджала губы.

— На него опять напала тоска по Западу.

— Да что вы!

— То самое. Затосковал по великим, безбрежным просторам. Твердит, что Восточные штаты — для неженок, а он желает очутиться там, среди молчаливых каньонов, где мужчина — это мужчина. Если хотите знать мое мнение — кто-то опять подсунул ему книжонку.

— И ничего нельзя поделать?

— Можно. Будь у меня время, я б вправила ему мозги. Прекратила б выдавать на карманные расходы, и все. Но — требуется время! А тут остался всего какой-то час до обеда, такого важного! На него приглашены самые богатые и знаменитые люди Нью-Йорка. Гости вот-вот явятся, а Сигсби наотрез отказывается надевать парадный костюм. Он говорит, что настоящему мужчине нужно одно: подстрелить бизона, отрезать бок да и зажарить мясо под ночным небом. А мне, хотела б я знать, что прикажете делать?!

Лорд Ханстэнтон раздумчиво покрутил усики.

— Н-да, тупиковая ситуация…

— Я подумала, вот если б вы пошли поговорили с ним…

— Сомневаюсь, что выйдет толк. А на обеде без него не обойтись?

— Тогда нас за столом будет тринадцать.

— Понятно… — Лорд улыбнулся. — Придумал! Пошлите-ка к нему мисс Уоддингтон!

— Молли? Думаете, ее он послушает?

— Он очень ее любит.

Миссис Уоддингтон призадумалась.

— Что ж, попробовать стоит… Поднимусь наверх, взгляну, одета ли она. Молли очень мила, правда, лорд Ханстэнтон?

— Очаровательна, очаровательна.

— Люблю ее, как родную дочку.

— Это видно!

— Хотя, разумеется, я не потворствую ее глупостям. В наши дни столько девушек испорчены глупым потворством…

— О, как верно!

— Я так хочу, лорд Ханстэнтон, чтоб в один прекрасный день она вышла замуж за хорошего человека!

Английский пэр прикрыл дверь за миссис Уоддингтон и несколько минут стоял, погрузившись в глубокие размышления. Скорее всего, он прикидывал, когда, самое раннее, удастся получить коктейль. А может, размышлял и над чем покрепче. Хотя что крепче коктейля?

Миссис Уоддингтон поплыла наверх и остановилась перед дверью на второй площадке.

— Молли!

— Да, мама?

Миссис Уоддингтон нахмурилась. Сколько раз она просила эту девочку называть ее «maman»!

Ну да ладно! Это пустяк, сейчас не до того. Она опустилась в надсадно скрипнувшее кресло. Какой бы сильной миссис Сигсби ни была, она, как и кресло, могла вот-вот сломаться.

— Господи, мама! Что случилось?

— Отошли ее! — шепнула миссис Уоддингтон, кивнув на горничную.

— Хорошо, мама. Джули, вы мне больше не нужны. Я справлюсь сама. Дать воды, мама?

Молли ласково и встревоженно смотрела на мачеху, жалея, что у нее нет ничего покрепче воды. Покойная мать воспитала ее в глупом, ограниченном духе, как раньше все старомодные мамаши воспитывали дочерей: каким бы невероятным ни показалось это в наше просвещенное время, Молли, достигнув двадцатилетнего возраста, не пила крепких напитков. Сейчас, глядя на мачеху, хватавшую ртом воздух, точно лось, на которого свалилась беда, конечно, пожалела, что она не из тех здравомыслящих, современных девушек, которые всегда таскают при себе фляжку, инкрустированную драгоценными камнями.

Хотя ущербное воспитание и не позволило ей стать полезной в нужную минуту, никто не посмел бы отрицать, что вот так, еще не совсем одевшись для обеда, Молли Уоддингтон была на редкость хороша собой. Если б Джордж увидел ее… Если б он ее увидел, то, как и подобает джентльмену, закрыл бы глаза, потому что на этой стадии одевания наряд ее не предназначался для мужского взгляда.

Однако он успел бы заметить, что Муллет еще точнее определил ее, чем ему казалось. Вне всяких сомнений, Молли была именно симпампончиком. Ножки в шелковых чулках сужались к золотистым туфелькам. Розовые пальчики держали синий домашний халатик, отороченный лебяжьим пухом. Короткие кудряшки обрамляли круглое личико с чуть вздернутым носиком. Глаза у нее были большие, а зубки — маленькие, беленькие, ровные. Сзади на шее виднелась коричневая родинка… Короче, доведись Джорджу взглянуть на нее в эту минуту, он, безусловно, совсем ошалел бы от восторга и, свалившись на бок, затявкал по-собачьи.

Миссис Уоддингтон задышала полегче и распрямилась в кресле с тенью былого величия.

— Молли, — спросила она, — ты давала отцу книжки про ковбоев?

— Конечно, нет!

— Ты уверена?

— Абсолютно. Да вряд ли у нас в доме они вообще есть.

— Значит, он опять улизнул в кино и смотрел эти фильмы…

— Вы хотите сказать?..

— Вот именно! У него опять приступ!

— Сильный?

— Настолько, что он не хочет одеваться к обеду. Говорит, что если этим парням, — миссис Уоддингтон передернуло, — если этим парням не нравится, что он во фланелевой рубашке, так он и вообще не спустится. Лорд Ханстэнтон предложил, чтобы я послала к нему тебя…

— Лорд Ханстэнтон? А он уже пришел?

— Я его вызвала. С каждым днем я все больше и больше полагаюсь на лорда Ханстэнтона. До чего же он милый!

— Да-а? — с сомнением протянула Молли. Лично ей этот пэр не очень нравился.

— И красивый!

— Да-а?

— А какой воспитанный!

— Наверное…

— Я была бы просто счастлива, — заключила миссис Уоддингтон, — если бы такой человек предложил тебе стать его женой.

Молли теребила опушку халатика. Не в первый раз тема эта всплывала у них в разговоре. Только что переданная фраза была, в представлении миссис Уоддингтон, тонким намеком, подпущенным невзначай.

— Однако… — замялась Молли.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Вам не кажется, что он немножечко чопорный?

— Чопорный?!

— Ну, капельку напыщенный?

— Если ты имеешь в виду, что его манеры безупречны, я вполне с тобой согласна!

— Не уверена, что мне нравится, когда у мужчины совсем уж безупречные манеры, — раздумчиво проговорила Молли. — Разве вам не кажется, что застенчивый человек гораздо привлекательнее? — Она поцарапала носком золотистой туфельки каблук другой. — Мне куда больше нравится, — мечтательно продолжила она, — чтобы мужчина был… худенький, невысокий, с красивыми карими глазами и золотистыми-презолотистыми волосами. Он любуется девушкой на расстоянии, потому что не смеет заговорить с ней. А когда ему наконец-то подворачивается случай, он давится словами и краснеет, ломает пальцы, издает всякие смешные звуки и спотыкается о собственные ноги… Такой, понимаете, ягненочек…

Миссис Уоддингтон грозовой тучей поднялась из кресла.

— Молли! — закричала она. — Кто этот молодой человек?!

— Да никто. Это я просто фантазирую.

— А-а! — облегченно вздохнула миссис Уоддингтон. — А говоришь так, будто его знаешь.

— Что за идея!

— Если какой молодой человек действительно смотрит на тебя издалека и издает смешные звуки, ты должна окатить его презрением.

— Ну конечно.

Миссис Уоддингтон опомнилась.

— Однако из-за всей этой чепухи я совсем забыла про твоего отца! Ну-ка, живо! Надевай платье и отправляйся к нему. Если он не спустится к обеду, нас за столом будет тринадцать, и весь мой вечер погиб!

— Сейчас, сейчас! А где он?

— В библиотеке.

— Иду.

— А повидаешься с ним, ступай в гостиную и поболтай с лордом Ханстэнтоном. Он там совсем один.

— Хорошо, мама.

— Maman!

— Maman, — послушно повторила Молли. Она была милой, послушной девушкой.

Но не только. Молли, к тому же, умела подольщаться и убеждать. Лучшим доказательством служит то, что, когда стрелки часов уткнулись в десять минут девятого, краснолицый человечек с торчащими седыми волосами и насупленным лицом прошаркал по лестнице и, приостановившись в холле, пронзил Ферриса взглядом, полным отвращения. Это и был Сигсби X. Уоддингтон, уже полностью (правда, несколько неряшливо) одетый по моде, принятой в светском

кругу.

Хронология примечательных событий всегда любопытна, и потому опишем подробно, что в библиотеку Молли зашла без семи восемь, подольщаться и уговаривать начала точно без шести минут сорока семи секунд восьмого. В семь пятьдесят четыре Сигсби начал сдаваться, в семь пятьдесят семь оборонял последний окоп, а в семь пятьдесят девять, клянясь и божась, что ни в жизнь не согласится, согласился.

Доводы, выдвинутые Молли, приводить подробно нет надобности. Достаточно сказать так: если у человека не каменное сердце и к нему приходит дочка и говорит, что с нетерпением ждала званого обеда, специально надела новенькое платье, а потом добавляет, что без него все удовольствие пойдет прахом, то человек этот непременно уступит. У Сигсби сердце было не каменное. Многие достойные уважения судьи отмечали, правда, что голова у него — из бетона, но сердце еще никто не порочил. Точно в восемь он рылся в парадной одежде. А сейчас, в десять минут девятого, стоял в холле, пронзая Ферриса уничижительным взглядом, поскольку думал о том, что Феррис — разъевшийся кабан.