Красный сфинкс - Геннадий Прашкевич

Он выполнил обещание.

В 1935 году вышла книга рассказов «Мужество», в следующем – «Главный виновник». В феврале 1936 года в газете «Известия» напечатали «с продолжением» фантастическую повесть «Нос». Доктор Отто Калленбрук, профессор евгеники, сравнительного расоведения и расовой психологии, действительный член Германского антропологического общества и Германского общества расовой гигиены, член-основатель общества борьбы за улучшение германской расы, автор нашумевших книг о пользе стерилизации, о расовых корнях социальной патологии пролетариата и т. д. и т. п. однажды утром вместо классического римского носа с характерной для него горбинкой обнаружил на своем лице огромный крючковатый нос бесстыдно-семитского типа! Потрясение тем более сильное, что живет профессор в откровенно фашистском государстве…

Бруно Ясенский писал на нескольких языках.

Поэма «Слово о Якубе Шеле» – классический образец польской поэзии. Роман «Я жгу Париж» написан по-французски. Классикой советской литературы стали романы «Человек меняет кожу» и «Заговор равнодушных». Писатель беспрестанно искал, он не боялся экспериментировать. В 1936 году на пленуме Союза советских писателей в Минске Бруно Ясенский так и заявил: «Мы часто говорим, что действительность наша настолько богата и многообразна, что любой вымысел художника всегда бледнее ее. Мы часто говорим, что художнику незачем выдумывать, ему достаточно показать реальную действительность. Я тоже обвиняю нашу литературу в чересчур робком, чересчур эмпирическом следовании за действительностью. Мы хорошо отражаем настоящее в его соотношении к прошлому, но у нас нет еще произведений, которые давали бы нам картину „сегодня“ через объектив будущего. И я поднимаю свой голос, как поднимают тост: за смелую выдумку, вскормленную на материале живой действительности, но не боящуюся перешагнуть через ее полное неожиданностей завтра. За смелую выдумку, необходимую социалистическому писателю, как необходима мечта социалистическому плановику, из кирпичей будущего строящему замечательное сегодня в нашей замечательной стране».

Роман «Заговор равнодушных» остался, к сожалению, незаконченным.

Во вступлении к первой публикации романа («Новый мир», 1956) Анна Берзинь писала: «Эти главы мне посчастливилось обнаружить в бумагах моего покойного мужа Бруно Ясенского. Рукопись весьма пострадала от времени, но все же мне удалось восстановить ее, отредактировать и подготовить к печати в том виде, в каком она и предлагается теперь читателю».

В. Оскоцкий, хорошо знавший Ясенского, написал о спасении рукописи более внятно: «Вкратце история такова. Рукописный экземпляр начатого романа избежал уничтожения, так как сразу после ареста Бруно и в предвидении собственного ареста А. Берзинь сумела передать его на хранение своей матери. Вернуть рукопись назад удалось лишь после войны, когда А. Берзинь находилась уже не в лагере, а на поселении под Воркутой. Там, в землянке, где жила, и хранила она ее, каждодневно подвергая себя опасности нового ареста, который не замедлил бы последовать после любого обыска. Однажды рукопись едва не погибла: вода, затопившая землянку в половодье, размыла строки, и каждую страницу – сокрытый от постороннего взгляда труд, занявший не один месяц, – пришлось восстанавливать заново».

Эпиграф к «Заговору равнодушных» гласил: «Не бойся врагов – в худшем случае они могут тебя убить. Не бойся друзей – в худшем случае они могут тебя предать. Бойся равнодушных – они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существует на земле предательство и убийство».

Мы до сих пор не знаем, где покоится прах расстрелянного писателя.

Александр Бирюков, много лет занимавшийся делами узников ГУЛАГа, писал в статье «Тени из Колымского царства»: «О существовании заключенного Ясенского сохранилось немало упоминаний бывших лагерников. Хронологически тут первым следует, вероятно, считать свидетельство… поэта Мандельштама. В очерке Эд. Полянского „Смерть Осипа Мандельштама“ („Известия“, 29 мая 1992 года) Ю. И. Моисеенко, наблюдавший О. Э. в последние недели его жизни на „Второй речке“, приводит якобы произнесенные им слова: „…где-то в нашем лагере находится Бруно Ясенский“. В подтверждение этой версии Н. Я. Мандельштам (жена поэта, – Г.П.) в своих воспоминаниях цитирует письмо бывшего заключенного Д. И. Золотинского Илье Эренбургу: «В сыпнотифозном больничном бараке Владивостокской пересылки, куда я попал в декабре 1938 года, мне говорили, что в одном из отделений барака умер от сыпняка Бруно Ясенский». Бывший колымский заключенный И. М. Шатилов в мемориальном очерке «Орлы в неволе» («Красная звезда», 4 марта 1989 года) по-своему уточняет место и время смерти Ясенского: «Во Владивостоке, точнее в бухте Находка, мы заняли отдельный небольшой барак с двухэтажными нарами не из досок, а из кругляков толщиной в руку. Отрывая ровненькую, без сучков жердину, я заметил бумажку в трещине стены. Прочитал: „На этой полке 29 августа умер от тифа Бруно Ясенский“.

«В справочных изданиях, – указывал Александр Бирюков, – существует заметный разнобой в датах смерти Бруно Ясенского. 20 октября 1941 года – вслед за „КЛЭ“ – называют „Большая советская энциклопедия“ (1978) и „Русские писатели XX века. Биобиблиографический словарь“ (1998). „Большой энциклопедический словарь (1991) верной датой полагает 1938 год (не указывая число и месяц). „Всемирный биографический словарь“, изданный в 2000 году, указывает 1939 или 1941 год. Но по документам известно, что Бруно Ясенский был арестован 31 июля 1937 года и приговорен к высшей мере 17 октября 1938 года. Исполнение приговора в то время производилось в тот же день. Поэтому считать датой смерти Ясенского надо, наверное, день вынесения приговора, а местом его смерти – город Москву“.

Сохранились стихи Бруно Ясенского (написанные, кстати, на русском зыке, – он сдержал слово). Стоит привести их здесь (в отрывках) в знак уважения к погибшему писателю. Он ясно осознавал свою судьбу, и не искал способов оправдаться.

…Но я не корю тебя, Родина-мать,

Я знаю, что только в сынах разуверясь,

Могла ты поверить в подобную ересь

И песню мою, как шпагу, сломать.

Что ж, видно, не много создать мне дано

И, может быть, стань я с эпохою вровень,

Мое громогласное «Я невиновен!»

Услышано было б моею страной.

На стыке грядущих боев и коммун

Оборванной песни допеть не успел я,

И образы виснут, как яблоки спелые,

Которых уже не сорвать никому.

Шагай, моя песня, в знаменном строю,

Не плачь, что так мало с тобою мы пожили.

Бесславен наш жребий, но раньше ли, позже ли -

Отчизна заметит ошибку свою.

АЛЕКСАНДР РОМАНОВИЧ БЕЛЯЕВ

Родился 22 (4. IV) марта 1894 года в Смоленске в семье священника.

«В доме Беляевых царила атмосфера набожности, – вспоминала дочь писателя Светлана. – Всегда было полно каких-то бедных родственников и богомолок. Несмотря на то, что родители отца были людьми глубоко верующими, отец с детства не испытывал перед богом ни благоговения, ни страха. Правда, в церковь он, как и положено, ходил, однако вместо того, чтобы молиться, разглядывал иконы, прищуривая при этом то один глаз, то другой, отчего свет от свечей преломлялся, превращаясь в северное сияние».

В 1901 году закончил духовную семинарию, поступил в Демидовский лицей.

После смерти отца пришлось искать хоть какие-то заработки, чтобы оплачивать обучение. Давал уроки, рисовал декорации для театра, играл в цирковом оркестре на скрипке. В детстве, неудачно прыгнув с крыши, Беляев получил серьезную травму позвоночника, со временем травма привела к костному туберкулезу. Бывали периоды, когда Беляев годами был прикован к постели. Подниматься на ноги помогал ортопедический корсет. В статье «О моих работах» Александр Беляев написал позже: «Голова профессора Доуэля» – произведение в значительной мере автобиографическое. Болезнь уложила меня однажды на три с половиной года в гипсовую кровать. Этот период болезни сопровождался параличом нижней половины тела, и хотя руками я владел, вся моя жизнь сводилась в эти годы к жизни «головы без тела», которого я совсем не чувствовал».

«Закончив Демидовский лицей, – вспоминала дочь, – отец получил должность частного поверенного в городе Смоленске. Вскоре он стал известен как хороший юрист, у него появилась постоянная клиентура. Отец мог снять хорошую квартиру, обставить ее. Увлекаясь искусством, он приобрел хорошую коллекцию картин известных художников. Собрал большую библиотеку. Закончив какое-нибудь дело, отправлялся путешествовать за границу. Неоднократно бывал во Франции, ездил в Италию. Поднимался на Везувий и даже заглядывал в кратер вулкана. О Венеции рассказывал восторженно и в то же время с грустью. Говорил, что первое впечатление было прекрасным. Каналы с отражающимися в них зданиями, медленно плывущие гондолы. Окраины же города, где жила беднота, наводили уныние… Друзья любили собираться у отца. Они часто устраивали концерты. Отец играл на рояле и на скрипке, декламировал. Он всегда был душой общества, и люди тянулись к нему. Но была у него одна слабость, он любил менять квартиры. Стоило ему узнать, что где-то освободилась хорошая квартира, как он спешил занять ее. Случалось, что друзья, приходя к Александру Романовичу, не заставали его на старом месте и вынуждены были искать его по всему городу».