В тени восходящего солнца - Александр Куланов

При чтении повести «Кобра под подушкой» (1962) бросается в глаза схожесть главного героя — советского журналиста Мухина, мастерски и мимоходом обыгрывающего все разведки мира, действующие против него, с другим советским журналистом, несущим сходную миссию и впервые появившимся на страницах советской печати примерно в то же время — в 1965 году, когда ворвавшийся в мир советского детектива Юлиан Семенов впервые вывел свое альтер-эш — Дмитрия Степанова на страницах повести «Дунеч-ка и Никита». Степанов намного человечнее Мухина, характер шторою практически не читается у Кима, рельефнее, но также одержим борьбой за мир во всем мире, находчив, хладнокровен и—формально—не связан с советскими спецслужбами. Случайно ли это совпадение? Может быть, и нет. Известно, что Юлиан Семенов и Роман Ким были хорошо знакомы друг с другом. Они наверняка обменивались мыслями о роли детективной литературы, о необходимости создания образа советского супергероя, об имидже советского журналиста-международника. И это были не просто досужие разговоры двух беллетристов.

Первый, по развитию сюжета, роман из цикла «о Штирлице» —«Бриллианты для диктатуры пролетариата»—был написан в 1971 году. Основой для него стали похождения знаменитого убийцы посла Мирбаха Якова Блюмкина, расследующего по заданию Дзержинского хищения бриллиантов из Гохрана. В романе действует главный герой — молодой чекист Всеволод Владимиров —будущий Отто фон Штирлиц. Все, конечно, помнят, что его оперативное имя—Максим Максимович Исаев, и вот тут надо обратить внимание на то, что «Бриллианты...» написаны позже романа «Пароль не нужен», в котором действует тот же герой—Исаев, но хронологически события происходят после операции в Гохране. «Пароль не нужен» опубликован Юлианом Семеновым в 1966 году, еще при жизни Романа Кима, и вот какое интересное воспоминание оставил нам автор эпопеи о Штирлице: «Летом 1921 года в редакциях нескольких владивостокских газет — а их там было великое множество — после контрреволюционного переворота братьев Меркуловых, которые опирались на японо-американские штыки и соединения китайских милитаристов, появился молодой человек. Было ему года двадцать три, он великолепно владел английским и немецким, был смешлив, элегантен, умел умно слушать, в спорах был доказателен, но никогда не унижал собеседника. Главными его страстями — он не скрывал этого — были кони, плавание и живопись. Человек этот начал работать в газете. Репортером он оказался отменным, круг его знакомств был широкий: японские коммерсанты, американские газетчики и офицеры из миссии, китайские торговцы наркотиками и крайние монархисты, связанные с бандами атамана Семенова. Покойный писатель Роман Ким, бывший в ту пору комсомольцем-подполыциком, знал этого газетчика под именем Максима Максимовича. В Хабаровском краевом архиве я нашел записочку П.П. Посты-шева Блюхеру. Он писал о том, что переправил во Владивосток к белым “чудесного молодого товарища”. Несколько раз в его записках потом упоминается о “товарище, работающем во Владивостоке очень успешно”. По воспоминаниям Романа Кима, юноша, работавший под обличьем белогвардейского журналиста, имел канал связи с П.П. Постышевым... Когда Меркуловы были изгнаны из “нашенского города”, Максим Максимович однажды появился в форме ВЧК—вместе с И. Уборевичем. А потом исчез. Вот, собственно, с этого и начался мой герой — Максим Максимович Исаев, который из романа “Пароль не нужен” перешел в роман “Майор Вихрь”... а уж потом из “Майора Вихря”—в роман “Семнадцать мгновений весны” и затем в роман “Бриллианты для диктатуры пролетариата”»[249].

Помните описание внешности Романа Николаевича Кима, данное Э.В. Молодяковой и С.Б. Маркарьян? Настоящим франтом запомнили они этого человека, и, вероятно, таким же видел его и Юлиан Семенов. А теперь посмотрим, как выглядит связной Максима Исаева Марейкис-Чен в романе «Пароль не нужен»:

«Из-за пакгауза выскочил Чен — как обычно франтоват, в руке тросточка с золотым набалдашником, пальто — короткое, как сейчас вошло шло в моду в Америке, островерхая японская шапка оторочена блестящим мехом нерпы, лицо лоснится: видно, с утра получил в парикмахерской массаж с кремом-вытяжкой из железы кабарги — кожа делается пахучей, эластичной, и морщины исчезают. А откуда у Чена морщинам взяться, когда ему двадцать четыре года. Хотя морщинки у него под тазами есть: как-никак четыре года он работает в белом тылу, когда ночью каждый шорох кажется грохотом, а днем в любом, идущем сзади, видишь филера. Чен подскочил к унтер-офицеру, что-то сказал ему по-японски, быстрым жестом сунул в руку зелененькую банкноту, унтер отвернулся, и Чен провел Исаева с Сашенькой сквозь строй японских солдат».

Конечно, можно счесть это мелочью, совпадением, литературным домыслом, но именно из таких мелочей, тонких нитей и запоминающихся нюансов и ткут писатели кружево своих произведений. А писателю-детективщику особенно важно не просто получать информацию из источника, заслуживающего доверие, но и видеть этот источник, а потом иметь возможность представить его нам — пусть и в несколько измененном виде. Сюжеты порой меняются до неузнаваемости, а в образах литературных героев нелегко бывает разглядеть лики реальных прототипов, которых обычно в одном персонаже собирается несколько. Нелегко, но возможно.

Кстати, история же с Марейкисом-Ченом вообще никак не объясняется с точки зрения здравого смысла. Чекист, говорящий по-японски, выглядящий как кореец, но носящий совершенно не корейскую фамилию Марейкис, выглядит несколько фантасмагорично. Представить себе такого героя в реальности почти невозможно. Это только ниндзя могли так менять внешность, чтобы их не могли узнать ни друзья, ни знакомые, и полностью вживаться в окружающую их обстановку, органично растворяясь в ней. Но... почему бы нет?

Вся крайне запутанная судьба Романа Кима с его многочисленными биографиями, внутри каждой из которых, как мы выяснили, мирно сосуществовали непримиримые узлы противоречий, неизбежно наводит на мысль о том, что этот человек был значительно умнее, хитрее и более приспособлен к жизни, чем это казалось всем, кто имел возможность наблюдать за его судьбой со стороны. Притворяясь то одним, то другим лицом, свой истинный лик Ким всегда как будто прикрывал черной, непроницаемой маской, из-под которой нестерпимо ярким блеском горели его черные глаза. Несмотря на то что мы получили массу информации о нем, нам так и не удалось выяснить, кем был Роман Ким на самом деле. Несмотря на множество ответов на постоянно возникающие вопросы, которые мы получили в ходе нашего расследования, самое главное осталось неизвестным. Почему юный Ким Пен Хак стал Сугиурой Киндзи? Для чего он уехал в Японию? И самое главное, почему он вернулся, снова обратившись Романом Николаевичем Кимом? Версий, гипотез, догадок здесь может быть множество, но правду мы, похоже, не узнаем никогда. Трудно отделаться от мысли, что он был настоящим ниндзя, но только не в традиционном нашем представлении—в черном облегающем костюме и со средневековыми орудиями убийства в руках, а в понимании ниндзюцу как высшей формы организации перевоплощения и шпионажа. В том понимании, в каком он сам употреблял это слово, используя перевод из словаря Куцумата: «Ниндзюцу—искусство быть невидимым», то есть неотличимым от среды. И Роман Ким всегда выглядел как один из тех, среди кого жил — будь он японским школьником в элитарном колледже, корейцем-чекистом на советском Дальнем Востоке, внедренным в ОГПУ японцем среди японской агентуры в Москве или опытным японоведом для коллег из Института востоковедения. Он настолько сумел убедить в своей исключительности не склонных к иллюзиям и фантазиям костоломов из НКВД, что его версии, переданной ими Сталину, поверил и усатый вождь. А ведь Роман Николаевич Ким действительно много знал о ниндзюцу. И не только знал, но и пытался об этом рассказать современникам.

Его странная, как обычно, очень политизированная повесть «Школа призраков» (еще одно из определений ниндзя) начинается вынесенным в эпиграф переводом слова «ниндзюцу» из только что процитированного словаря Кацумата. Многие фразы из повести, в том числе цитируемые отрывки из произведений других авторов, с высот сегодняшнего дня тоже выглядят как завуалированные попытки рассказать о себе («...великолепно знает японский, учился в Токио, в университете Кэйо, обладает незаурядными лингвистическими способностями, светлая голова...») и о том, почему и как он пишет («пусть твои писания напоминают беллетристические фрагменты, чем деловые доклады»). Многие — как описание реально существующих приемов физиогномики и кудетологии— науки о заговорах (не там ли кроются ответы на главные вопросы биографии Кима?). Но и конечно, ниндзюцу в привычном нам понимании—маскировка, наблюдение, шпионаж и диверсии. Уж не окончил ли он в Японии не только колледж Кэйо, но и какое-то другое—неведомое нам—учебное заведение, где учился вскрывать сейфы и бегать по потолку? Дадим слово специалистам.