В тени восходящего солнца - Александр Куланов

Помимо этого, Ямаока сообщал Киму о высокой оценке его работы японской разведкой и обещал не чинить препятствий при выемке секретных документов из сейфов военного атташата. Кроме того, Киму дали гарантии содействия в вербовке любого японца, если его кандидатура будет предварительно согласована с японской стороной, а также «по линии ОГПУ... предлагалось завести дезинформационные комбинации на японского военного атташе и всемерно развивать их».

В свою очередь, по утверждению следствия, Роман Ким передал Ямаока список агентуры советской контрразведки по японскому направлению, сообщил структуру органов ОГПУ, рассказал о системе и методах работы советской контрразведки, передал список объектов, находящихся под наблюдением ОГПУ, а также некоторые материалы по корейскому направлению. По версии следствия, которую Роман Ким подтвердил на допросах, он информировал японцев об оперативных разработках против них за пределами Москвы, «передал содержание ряда ориентировок по японским и корейским делам, ряд секретных приказов ОГПУ, отрывочные дислокационные данные по РККА, о характере ряда ликвидированных дел, а также характер агентурных данных, представлявшихся негласной сетью по японской линии». Сталину было доложено также, что в случае войны Ким должен был руководить «большим по размаху участком работы и завербованной агентурой, в том числе для парализации контрразведывательной деятельности НКВД против японцев»[240].

На этом шокирующие подробности «дела Кима» в книге Олега Мозохина заканчиваются, оставляя читателя с ворохом вопросов, часть из которых возникла сразу по прочтении того или иного эпизода, часть осталась на потом. Почему все-таки следствие по его делу шло чуть ли не три года, когда его бывших коллег расстреливали без особой задумчивости в течение нескольких дней после ареста? Допустим, Сталина заинтересовала история происхождения японского разведчика из аристократической семьи. Но в следующие восемь лет эта комбинация так и не была разыграна — Ким сидел в «шарашке», занимался, судя по всему, переводами, и в конце концов был освобожден. Не менее именитых узников Лубянки, того же Рауля Валленберга, Сталин убрать не постеснялся. Почему О.Б. Мозохин написал эту главу, не упомянув ни словом о реабилитации Романа Кима и оставив полное ощущение его виновности? С этим вопросом я обратился к автору и получил ответ: «Прямых доказательств вины Кима действительно нет. Все обвинение—с его слов. Я не делаю однозначных выводов о его виновности. В данном случае я просто констатирую факты. Можно рассуждать о невиновности, но смущает обилие фактов. Я видел многие тысячи фальсифицированных уголовных дел, там нет такой изощренности и изобретательности в описании «преступлений». И второе — временной фактор: с одной стороны, у руководства стоит Ежов. С другой стороны, это не начало массовых необоснованных репрессий»[241].

Но, если Роман Ким на самом деле японец по имени Мотоно Кинго, во что, во всяком случае, поверили и следователи НКВД, и, возможно, сам Сталин, то:

1) Где и когда он родился на самом деле?

2) Что мог делать юный этнический японец в России с 1899 по 1907 год?

3) Кто его мать — Саори, и как и где она могла пересечься в 1898—1899 году с Мотоно Итиро, если тот в это время служил в Брюсселе? И как она потом оказалась во Владивостоке?

4) Если он японец, то где он изучил русский язык настолько хорошо, что в 1917 году смог сойти за корейца из Владивостока, поступить и учиться в Восточном институте? А потом писал статьи, переводил Акутагава и так далее? Ведь Акутагава был переведен им уже в 1923 году, и современный переводчик, кандидат филологических наук Е.М. Дьяконова отзывается о них следующим образом: «Чудный, душистый перевод! Сомневаюсь, что иностранец мог так перевести на русский язык!»[242]

5) Наконец, как в это могли поверить следователи НКВД? Феерическая фантазия и приговор, даже не предусмотренный Уголовным кодексом, — 10 лет? Или это все-таки не фантазия?

С другой стороны, происхождение Кима как сына Мотоно могло бы объяснить его обучение в «императорском лицее». Кстати, что это за лицей? Императорским в прямом смысле слова можно назвать частную школу и университет Гакусюин, где учились, да и сейчас учатся представители японской императорской фамилии и дети элиты японского общества. Если Ким — выпускник Гакусю-ин, то это объясняет его близость к Отакэ, к высокопоставленным японским военным в Москве и их доверие к нему, на которое не мог рассчитывать безродный кореец, каким представляет Роман Николаевич Ким в первом — официальном — варианте своей биографии. Значит, все-таки японский разведчик?

Действующий сотрудник контрразведки ФСБ РФ, не пожелавший назвать свое имя, в ответ на мою просьбу высказать свою профессиональную оценку изложенного, ответил так: «Судя по книге Мозохина, сотрудником НКВД Ким был хорошим. Если верить тем деяниям, которые там перечислены: разоблачение японских шпионов (пусть даже подставных, об этом уже только при его аресте узнали), выемки из сейфа посольства и прочему, работал он качественно. Тогда неясно: где награды за все эти подвиги? По меркам тех лет он заслужил орден. Уж во всяком случае, грамота от Наркома внутренних дел у него должна быть не одна, или именной маузер. Не вполне понятен его переход из негласного аппарата в гласный. Какова была легенда для японцев? Ведь не каждый же японец в Москве знал про Кима, что он “свой”? Почему в своих произведениях он ни разу не дает малейшего намека на свою прошлую работу в НКВД? Времена “холодной войны” не позволяли? Почему приговор по нему так и не был исполнен? И, наконец, почему, если Ким действительно был японским шпионом, он не уехал в Японию после освобождения, а добивался реабилитации и остался жить в СССР? Зачем? Какой-то необъективный, я бы сказал, обвинительный подход у Мозохина к Киму. Бездоказательно обвинительный»[243].

Добавим к перечисленным еще несколько вопросов: а что же родственники Кима по японской линии, если он действительно был Мотоно Кинго? Неужели они не знали о нем? Не искали? Вообще, вся эта история сильно напоминает роман Бориса Акунина «Шпион», с засылкой в «органы» подростка, который со временем должен вырасти в «крота». Но не слишком ли романтично и авантюрно для советской действительности? И как еще можно проверить версию Кима о его японском происхождении?

Как это нередко бывает даже в самых запутанных криминальных, исторических или журналистских расследованиях, «истина находилась где-то рядом», и надо было просто найти человека, который мог бы точно указать место. Мне посчастливилось обнаружить такого знатока — исследователя из Владивостока, историка отечественных спецслужб Алексея Михайловича Буя-кова. На мой вопрос о Киме он неожиданно ответил, что не в курсе версий его следственного дела, но зато хорошо знаком с подлинной биографией[244]...

Ким Роман Николаевич, он же Мотоно Кинго, родился 1 августа по старому, 14 августа — по новому стилю 1899 года во Владивостоке в семье богатого купца из Кореи. Имя отца Роман Ким приводит в анкете, и оно полностью совпадает с его собственным: Ким Пен Хак (в русском подданстве — Ким Николай Николаевич). Свою мать Роман называет «корейской дворянкой из семьи Мин», и Ким, возможно, действительно был потомком знатного корейского рода, как он рассказывал об этом на склоне лет немногим близким людям, но имя матери нам известно только в русском варианте — Надежда Тимофеевна.

Родители Романа Кима, по всей вероятности, ушли из северокорейской деревни Пукчен, где они жили, в конце XIX века, когда там обострилась политическая напряженность, начался голод и замаячила угроза скорой японской оккупации. Людьми они были зажиточными, имели накопления, и даже после революции — вплоть до 1923 года, отец Кима жил на свои вклады в Русско-Азиатском банке Владивостока. Это несмотря на то, что он, разбогатев на строительных подрядах, в 1911 году обанкротился и снова начал свою карьеру с должности десятника на стройке. Были ли у Романа братья или сестры — из анкеты неясно. Точно так же непонятно, чем руководствовались его родители, когда в 1906 году, фактически сразу после Русскояпонской войны, отдали своего сына в семью крупного японского промышленника Сугиура Рюкити, владевшего во Владивостоке крупной торговой компанией «Тайсё Ёко», входящей в состав знаменитого холдинга «Мицуи», существующего и сегодня. Отдали в семью своих врагов — зачем? С какой целью? Может, и правда, хотели вырастить настоящего корейского ниндзя, чтобы отомстить за колонизацию их родины? Вспомним слова Романа Кима из предисловия к глоссам о невозможности спокойного отношения к японцам...

Так или иначе, но, по версии теперь уже личного дела, мальчик был усыновлен Сугиура Рюкити под именем Киндзи и отправлен на учебу в Токио, в начальную школу Ётися, входившую в состав образовательной группы (наряду с колледжем) престижного университета Кэйо. Это именно его имел в виду Роман Ким, когда на следствии в 1937 году «признавался» в том, что учился в «императорском колледже». Кэйо не так элитарен, как Гакусюин или Токийский императорский университет, но все же это действительно довольно престижное учебное заведение, и японское образование молодой кореец из России получил завидное. Итак, вопрос о его владении японским языком снят: Ким вырос в Японии.