Мария Антуанетта - Елена Морозова

Известно о другой, вполне земной любви Ферзена — к итальянской авантюристке, красавице Элеоноре Сюлливан (в девичестве Франки), прибывшей в Париж вместе с богатым любовником англичанином лордом Кроуфордом. Познакомившись с Элеонорой в 1783 году, Ферзен каждый свой приезд в Париж устремлялся в объятия красавицы, ставшей не только его любовницей, но и другом и помощником[18].

Ферзен не терял надежды сделать карьеру во Франции. Но если в прежний свой приезд он рассуждал об этом довольно абстрактно, сейчас он делал для этого все, что от него зависело. «Граф Кройц расскажет вам, как для меня это важно, — писал Аксель сестре. (К этому времени Кройц отбыл в Стокгольм, а его место занял барон де Сталь-Гольштейн.) — Если желание мое осуществится, я стану самым счастливым человеком на свете, а если не осуществится — то самым несчастным. Милая моя подруга, убедите отца согласиться с моим решением, и он сделает счастье всей моей жизни». Непривычно эмоциональные строки для обычно сдержанного и даже холодного Ферзена, каковым его считали современники. Граф обратился с просьбой к Густаву III посодействовать ему в получении должности полковника Шведского королевского полка. Отца он просил выделить ему 100 тысяч ливров для приобретения полковничьего патента. Согласие на службу во Франции Ферзен-старший дал, но в деньгах отказал, мотивируя тем, что не может тратить средства только на старшего сына. Деньги Ферзену одолжил Бретейль, вернувшийся из Вены, где исполнял обязанности посла; в Версале он с помощью Марии Антуанетты занял пост министра Королевского дома. Рекомендация шведского короля (скорее всего, вкупе с просьбой Марии Антуанетты) сыграла свою роль. «О, как я счастлив! — писал Ферзен сестре. — Король и отец на все согласны, и я счастлив… счастлив, хотя едва смею этому верить, несмотря на то, что у меня есть для этого все основания, о которых я вам расскажу, как только приеду…» Людовик XVI назначил графа Акселя Ферзена командиром Шведского королевского полка, в котором служили преимущественно шведы. В сентябре, после отъезда Ферзена, Мария Антуанетта написала Густаву благодарственное письмо: «Пользуясь отъездом графа Ферзена, выражаю свою признательность Вашему Величеству; рекомендация, присланная вами королю, была воспринята как должно, ибо исходила от вас <…> здесь помнят отца Ферзена и оказанные им услуги, а также его безупречную репутацию, каковой теперь пользуется и его сын, неоднократно отличившийся на полях сражений Америки; благодаря своему характеру и множеству иных достойных качеств, граф Ферзен заслужил уважение и любовь всех, кому посчастливилось познакомиться с ним».

Каким бы пылким ни было чувство, связавшее Акселя и Марию Антуанетту, оба, по утверждению маркиза де Бомбеля, вели себя сдержанно и осторожно. В обществе, где мода превратила любовь в изящную игрушку, а любовные победы в повод для похвальбы, влюбленные вели себя исключительно старомодно, не желая выставлять свое чувство напоказ. «Злые языки говорят, что королева, увлекшись этим молодым человеком, пожелала как можно прочнее привязать его к королевской службе. Я сам был свидетелем проявленного ею участия, и утверждаю, что относилась она к нему с присущей ей простотой и благородством. <…> Если королеве он пришелся по сердцу, не было ничего проще, чем обязать его провести зиму здесь, он же через неделю или две умчался в Стокгольм. Говорят, Ее Величество виртуозно умеет скрытничать, ибо на публике она относилась к господину Ферзену так же, как ко всем остальным. Надо признать, ему повезло, что принцесса от природы имеет характер кроткий и незлобивый, ведь было сделано все, чтобы ее озлобить, ибо ей не прощали ничего, даже того, что никак нельзя было ни заподозрить, ни тем более порицать». Накануне отъезда Ферзена в Версале братья Монгольфье подняли в небо наполненный горячим воздухом воздушный шар с первыми пассажирами: овечкой, курицей и уткой. После отъезда Ферзен отправил «Жозефине» восемь писем. Как отмечает А. Сьёдерхельм, «из замечаний в дневнике можно сделать вывод, что письма передавались специальному посреднику и часто переписывались кем-то иным, нежели Ферзеном».

Здоровье дофина, поначалу радовавшее родителей, начало ухудшаться. У него непропорционально росла голова, он замедлил набирать в весе и прибавлять в росте. Спустя месяц после повергшего ее в панику выкидыша Мария Антуанетта писала брату: «Дорогой брат, со здоровьем у меня все в порядке. Я очень хочу иметь второго сына, но мне кажется, что несколько месяцев отдыха пойдут мне на пользу и позволят осуществить задуманное». Иосиф давно говорил сестре, что для обеспечения престолонаследия необходим еще один сын. Снова увидев Ферзена, королеве стало все труднее исполнять свой долг по отношению к супругу, разделять его жизнь, его вечные охоты. А королю было все тяжелее поддерживать престиж как в глазах нации, так и собственной жены, и он все чаще задерживался на охоте. По словам герцога де Леви, Людовик XVI «не обладал ни чарующей элегантностью, ни внушительным блеском, ни солидной прочностью. Но этот монарх отменил пытки и был добр и великодушен». Финансовое положение королевства не улучшалось, хотя генеральные контролеры менялись один за другим. Версальский мир положил конец военным расходам, но не возместил их.

Словно предчувствуя грозные перемены, Мария Антуанетта большую часть времени проводила в Трианоне, где занималась воспитанием детей и завершала работы по устройству «настоящей деревни». Впрочем, она не первая, кто, следуя духу времени и желая приблизиться к природе, строил у себя в парках «фермы» и «сельские домики». Модную ферму для отдохновения имел в своих меревильских владениях генеральный откупщик Лаборд; принц Конде у себя в Шантийи соорудил «сельскую хижину»… Увидев «хижину» Конде, Мария Антуанетта тотчас решила построить свою. В результате замысел воплотился с поистине королевским размахом. Дюжина искусственно состаренных крестьянских домов с элементами дворцовой архитектуры, несколько хозяйственных построек, домик королевы, домик привратника, голубятня, молочная ферма, сыроварня, рыбный пруд. И всюду — в хлеву, на птичьем дворе, в «хижинах», на ферме — безукоризненная чистота, сравнимая с блеском роскошного севрского фарфора с монограммами королевы, в котором гостям подавали парное молоко и подносили свежие сыры. Юные крестьянки полоскали в искусственном ручье чистые холсты. Отмытые до блеска поросята щеголяли розовыми и голубыми бантами. Живописные пейзане, украсив себя букетиками скромных полевых цветов, весело трудились на полях и приглядывали за стадом белоснежных овец. А на цветущем лугу, защищая лицо от палящих лучей солнца широкими полями соломенных шляп, в скромных муслиновых платьях гуляла королева с подругами в сопровождении галантных кавалеров в белых одеждах. По вечерам при свете разноцветных фонариков на лугу устраивали танцы. Сельская идиллия. Лаковая китайская шкатулка. Расписная театральная декорация.