Ленинградское время, или Исчезающий город - Владимир Рекшан

Абрамов – писатель умный, серьезный и скучный. Несколько десятилетий назад он считался одним из столпов советской литературы. А теперь кто его помнит? Белов, пожалуй, да Додин.

Кроме прохода с гробом Абрамова в моем активе имелась публикация небольшой повести под названием «Пока не выпал снег» в сборнике прозы молодых. Сборник назывался «Точка опоры». В повести шла речь об ансамбле гитаристов. В шутливо-молодежной манере об этом писать позволялось. Первый же раз я опубликовался на просторах советской печати в 81-м. Приехали в Клуб молодых литераторов люди из Таллина. И не просто люди, а эстонцы – работники местного молодежного журнала. Они набрали ленинградских стихов и рассказов. Подсунул я и свой. Если у нас прохождение по редакционным инстанциям занимало часто годы жизни, то гости сработали моментально – через пару месяцев из Таллина прислали пачку журналов. Имелся в нем и мой рассказ на эстонском языке. Таким занятным способом я начинал путь русского писателя…

В Доме писателей на улице Воинова перед дубовыми дверями, через которые выносили Абрамова, возле мраморной лестницы, покрытой ковровой дорожкой, стоял гипсовый Маяковский с грубым большим и сердитым лицом. Вечером из дверей банкетного зала экс-графского ресторана частенько рявкало многоголосие:

– Горький! Горький! Горький!

– Что? Почему? Зачем это Горький? Когда тут Маяковский? – вздрагивал кто-нибудь из новых посетителей дворца. А завсегдатай объяснял:

– Это опять свадьбу гуляют с банкетом. Это хорошо. Вчера вон ветераны с баяном плясали. Володе ботинок отколупнули и с собой унесли.

Действительно, возле поэта частенько стоял некто в спецовке и формовал из гипса ботинок где-то пятьдесят четвертого размера, который выступал за край круглого пьедестала. Ботинок давно превратился в пародию на ортопедическую обувь.

Поэта посетители буфета-ресторана звали просто Володей.

Вечером в ресторане мог встретиться какой-нибудь занятный литературный персонаж. Вот, к примеру, Николай Коняев. Вырос он в приозерном селе Вознесенье, мастерски писал рассказы в советском реалистическом стиле. И уже добился первоначального карьерного успеха. Коняев был хитрованом и любил подбить поддатого товарища на азартные игры, стараясь выиграть все подряд: даже носки и носовые платки, которые после его жене приходилось стирать и с извинениями пересылать незадачливым игрокам.

Вот и я частенько играл с Коняевым в шахматы на водку. Как-то с меня опьяневшего Николай стал брать расписки. В конечном счете я профукал:

а) дубовую рощу возле Брянска;

б) сыроварню с немцами под Саратовом;

в) медные копи в Голодной степи;

г) технологию нейтронного оружия.

Такие расписки оставлял я после позорно проигранных партий. Мы с Коняевым изображали из себя каких-то метафорических, а в чем-то и метафизических господ. После Коля многократно пытался мне расписки продать.

В советские времена Коняев сделал довольно успешную карьеру, выпустил несколько книг, вошел в партийное бюро писательской организации. В новую эпоху Николай отпустил бороду и стал православным писателем. И вполне процветает на выбранной ниве.

В начале нулевых я, помнится, вывез расслабленных писателей Коняева и Крусанова с одного литературного мероприятия, проходившего, как водится, под хмельными знаменами. Крусанов к тому времени прославился имперским романом и желанием объявить войну испанскому королю. Когда мы зашли к Николаю в квартиру, хозяин встрепенулся, открыл шкатулку, стоявшую под образами в красном углу, и весело сказал:

– Вот они, твои расписочки, ждут расплаты!..

Жизнь Дома писателей была разнопланова. Часам к шести в ресторане собиралось довольно много интеллигентной публики – затем они расходились по семинарам переводчиков. Это были дипломированные филологи. Периодически возникала несколько обособленная группа фантастов из семинара Стругацкого. Это теперь фантасты захватили наиболее лакомые куски издательского пространства, а тогда они представляли собой нечто похожее на секту.

Вечером в ресторане с окнами на Неву, на противоположной стороне которой припарковался боевой крейсер «Аврора», обычно один из столиков занимала компания молодцеватых мужчин в костюмах с галстуками. Это подходили киряющие чекисты из Большого дома напротив. Они ни с кем в контакт не вступали.

Прозаический семинар Евгения Кутузова и профессора Пушкинского дома Леонарда Емельянова был стойко пьющим. Хочется вспомнить многоженца Валеру Сурова, казака-философа Лешу Грякалова, тестостеронного теннисиста Славу Шорикова, яркого туркмена Акмурата Широва, большого и дружелюбного Сережу Янсона. Всех перечислять – места не хватит. Это было новое поколение – почти всех затем накрыло волной контрреволюционных перемен начала 90-х годов. К моменту превращения Ленинграда в Петербург все уже имели публикации и вполне справедливо претендовали на свою порцию литературной славы. Не вышло.

К семинаристам прибивались и поэты. Толя Иванен, к примеру. Он классный поэт, грустный лирик, депутат поселкового совета, погорелец. Живет у хранительницы Петровского домика в Летнем саду.

Или Николай Шадрунов – персонаж просто фантастический. Абсолютно народный тип, выходец с Вологодчины. Николай писал короткие рассказы о жителях города Ораниенбаума, который в народе называли Рамбовом. Шадрунов – писатель класса Шукшина, но ему не хватило напора и удачи. Костя Тублин издал в своем «Лимбус-пресс» том его сочинений, но книга прошла малозамеченной. Издатель выдал писателю деньги на зубной протез. Его изготовили, и Николай стал похож на человека. Но как-то, разозлившись на несправедливости мира, Шадрунов выбросил протез в кусты ораниенбаумского парка. На следующий день ползал в траве, искал. Но не нашел. После выхода книги в родном Рамбове возликовали – на короткое время Шадрунов даже стал символом городка. Один из местных энтузиастов изготовил ему памятник в полный рост, но несколько меньше оригинала. Была даже идея установить его напротив библиотеки. Но местное руководство идею отвергло, и автор подарил памятник писателю, который врыл себя в клумбу под окнами…

В те времена, о которых идет речь, случилась с Шадруновым занятная своим чисто ленинградским смехом история. Николай жил в деревянном доме напротив знаменитого рамбовского парка с дворцом Меншикова посредине. Однажды он случайно познакомился с супер-звездой советского киноэкрана Маргаритой Тереховой. Та пожаловалась, что не знает, куда поехать отдыхать. У нее, мол, ребенок, а везде узнают, просят автографы. Шадрунов как раз собирался на месяц уехать на родину в Вологодскую область. Он предложил актрисе остановиться у него – место, мол, тихое, природная красота вокруг. Если придут соседские ханыги стрелять рубли на водку, то просто и официально, ссылаясь на меня, выдать им один рубль и послать нах. Тереховой предложение понравилось, она поселилась у народного писателя, а Шадрунов уехал. Тем временем к Николаю Коняеву, известному уже нам певцу озерного края, заехала группа московских телевизионщиков и попросила помочь найти какого-нибудь народного персонажа. Рабочего, писателя самоучку. Что-нибудь дремучее. Коняев вспомнил про Шадрунова и объяснил: