Наследство Лэндоверов - Виктория Холт

Но они надеялись, что я останусь, и мне уже начинало казаться, что в этом и заключается мой долг.

В тиши своей спальни я пыталась себя урезонить. Будь же благоразумна. Здесь ты ничего не можешь сделать. Все зависит от нее самой. Если бы она перестала тосковать по светскому блеску и заинтересовалась той жизнью, которая протекает вокруг, то почувствовала бы себя так же хорошо, как и раньше.

Нет, не буду делать глупостей. Кузина Мэри ждет меня, и я поеду в Корнуолл.

Я послала Оливии несколько писем, описала окружающих меня людей. Она отвечала с неизменной нежностью, говорила, что с нетерпением ждет новых сообщений.

Мари и Жак позабавили ее, а читать о Дюбюсонах и производителях духов ей было очень интересно.

Я упомянула, что собираюсь в Корнуолл к кузине Мэри и на обратном пути из Франции остановлюсь в Лондоне. Может быть, смогу тогда провести несколько дней с ней.

Оливия ответила, что была бы счастлива повидаться со мной.

День моего отъезда приближался, и атмосфера в доме становилась все более тягостной. Мама много времени проводила в постели, и я часто заставала ее в слезах. Все это было очень неприятно.

Мои чемоданы были уложены. Я попрощалась с ближайшими соседями и через два дня должна была отправиться в путь.

Маме я обещала скоро вернуться.

В тот день я прошлась пешком до города и попрощалась со всеми своими новыми друзьями. Вернувшись домой, я умылась и переодевалась к обеду, когда в мою комнату вбежала Мари.

— Мадам нехорошо, — кричала она. — Мадемуазель Эвертон просит вас сразу пройти к ней.

Я поспешила в мамину спальню. Она лежала в постели, глаза ее были закрыты, в лице ни кровинки. Такой я никогда ее не видела.

— Эвертон, что с мамой? — Она обратилась к Мари:

— Попросите Жака немедленно съездить за врачом. — Мы присели у кровати. Мама открыла глаза и увидела меня.

— Кэролайн, — проговорила она слабым голосом. — Ты еще здесь. Слава Богу.

— Да, я здесь, мама. Конечно, я здесь.

— Не… покидай меня.

Эвертон неотрывно смотрела на меня. Мама опять закрыла глаза.

— Как долго она в таком состоянии? — прошептала я.

— Я зашла, чтобы помочь ей одеться к обеду, и застала ее в постели…

— Что это может быть?

— Надеюсь, доктор поторопится, — сказала Эвертон.

Прошло немного времени, и я услышала стук колес на дороге. Вошел невысокий мужчина — типичный сельский врач. Я как-то видела его у Дюбюсонов.

Он осмотрел маму, послушал ее пульс и покачал головой.

— Может быть, она перенесла какое-нибудь потрясение? — спросил он.

Он показался мне слишком осведомленным после такого краткого осмотра, и я усомнилась в его компетентности.

Вместе с Эвертон я вышла вслед за ним из комнаты.

— Она нуждается в отдыхе, — сказал доктор. — В отдыхе и покое. Ей нельзя волноваться, понимаете? Так вы уверены, что ничто не могло ее встревожить?

По правде сказать, — ответила Эвертон, — мисс Трессидор расстроилась из-за того, что мисс Кэролайн собирается нас покинуть.

— А, — с глубокомысленным видом произнес доктор, — вот, значит, как.

— Я приехала навестить маму, — пояснила я, — и мое пребывание подходит к концу.

Он кивнул.

— Она нуждается в уходе, — серьезно сказал доктор. — Я заеду завтра.

Мы проводили его до экипажа.

Эвертон с надеждой посмотрела на меня.

— Не могли бы вы задержаться еще ненадолго? — спросила она. — Пока миссис Трессидор не поправится.

Я не ответила и вернулась к маме. Она была по-прежнему бледна и казалась осунувшейся, но обратила внимание на мое присутствие.

— Кэролайн, — произнесла она слабым голосом.

— Я здесь, мама.

— Останься… останься со мной.

Я мало спала в ту ночь, вспоминая, как мама, совершенно непохожая на себя, лежит на постели. Мне пришло в голову, что она притворилась больной, и эта мысль не покидала меня. И все же уверенности у меня не было. Ее и не могло быть.

Что, если я уеду, а она в самом деле больна и умрет? Может человек умереть от тоски? Дело не в том, что она нуждается во мне — ведь большую часть своей жизни она прекрасно обходилась без меня. Она никогда не проявляла по отношению к Оливии и ко мне той страстной привязанности, которую некоторые матери испыгывают к своим детям. Но с моим приездом ее существование в какой-то мере оживилось, это я понимала. Иногда мы коротали вечера, играя в пикет, а главное, со мной она вела бесконечные разговоры о прошлом.

Меня одолевали сомнения. Ведь это из-за меня муж выгнал ее из дому. Могла я взять на себя ответственность еще и за ее жизнь?

Я так и не заснула до рассвета, потом ненадолго забылась, а когда проснулась, мое решение было принято.

Мне нельзя было уезжать… пока.

Я написала кузине Мэри и Оливии, рассказала им о внезапном заболевании мамы и о том, что мне придется еще некоторое время остаться с ней.

Когда я сказала Эвертон о своем решении, она просто расцвела. Я испытывала облегчение — с колебаниями было покончено.

Я пошла к маме. Эвертон была уже у нее и успела сообщить радостную новость.

— Она теперь быстро поправится, — уверенно провозгласила Эвертон.

— Кэролайн, дорогая моя! — воскликнула мама. — Так… так ты не оставишь меня?

Я сидела у ее постели, держа ее за руку, и чувствовала, будто за мной захлопнулась дверца ловушки.

Мама медленно поправлялась, но некоторое время чувствовала себя очень плохо — хуже, чем когда бы то ни было. Доктор Легран часто навещал ее. Он выглядел на редкость самодовольно. Видно, был убежден, что совершил чудесное исцеление.

Кузина Мэри в ответном письме выразила надежду, что мой приезд к ней откладывается не на слишком долгое время, а Оливия написала, что очень огорчена маминой болезнью и тем, что не увидит меня. Ей очень хотелось бы самой к нам приехать, но тетя Имоджин против. Может быть, через некоторое время это ей удастся.

Я стала подумывать о том, чтобы уехать на Рождество, но при малейшем намеке на это в доме устанавливалась такая мрачная атмосфера, что я решила ни о чем не говорить заранее, а объявить о своем отъезде, когда он будет окончательно решен.

Я не была настолько доверчива, чтобы не понимать совершенно очевидной вещи: мамино нездоровье было в большей степени вызвано ею самой. С другой стороны, ее желания всегда были исключительно сильными; в данном случае разочарование могло послужить причиной болезни.

Мне не хотелось больше ничем обременять свою совесть, но о Корнуолле я думала постоянно, с тоской.

Вот я снова возвращаюсь к своей привычке фантазировать, с упреком говорила я себе. Чем так уж отличается Ланкарнон от этой французской деревушки?